Кроме фуфайки да материнских серег, не было ничего за душой у Хиёла. И никого на примете. Поэтому он рассуждал так: «Я свободен, как ветер». Людям, пожившим в этом мире и поменявшим уже на своем веку пар двадцать ботинок, известно, что нет ничего опасней этой мысли. Она враз занесет человека куда не надо, как буря вырванную с корнем травинку. И может случиться, что человек, как та травинка, уже никогда не встанет на ноги.
Но молодости эта истина, как и многое другое, кажется чепухой. Молодость путает свободу с безответственностью.
И Хиёл думал: я люблю Оджизу, и черт с ним, с этим Газабадом, пусть хоть весь сгорит и провалится. Я люблю! Зачем мне вышки, пустыня и все остальное? Да, да, пусть их видит мой затылок, а глаза будут смотреть в лицо Оджизы, одной-единственной, которая мне нужна.
И он сидел и смотрел в ее незрячие глаза.
В те короткие часы, когда они оставались одни, когда взрослые уходили по делам, Хиёл перепрыгивал через забор с охапкой роз, а Оджиза угощала его чаем, заваренным особенно ароматно. Она рвала урюк и персики и приносила их на тарелке. Все дорожки в этом саду и все деревья были ее друзьями. Оджиза знала их руками, свободно двигалась среди них, и они вели себя осторожно с нею, не задевая веточкой.
Он пил чай, а Оджиза пела. Осмелев, она без прежней застенчивости брала в руки свой дутар, своего неизменного друга, и песни ее были теперь веселее. Лишь иногда ею вдруг овладевала грусть, и пальцы ее дрожали. Он видел это. Пальцы ее дрожали, а из-под них лилась непрерывная воркующая мелодия. Это пело само существо ее. Голос ее души. Оджиза кружила пальцами на месте, и мелодия, как на прялке, связывалась в долгую нить. Она разговаривала со струнами или струны с нею?
А Хиёл хвалил ее. Ее голос, ее игру и ее волосы.
— Когда вас нет рядом со мной, я тоже вижу вас, — говорил он ей. — Я слышу ваш голос, когда вы не поете.
Как будто ее дутар был в его сердце.
Как-то он тихонько взял в руку ее тяжелую косу, перекинутую через плечо, но она услышала и освободила косу из его руки. Точно и коса была живая, с обнаженным нервом.
Она освободила косу, а из глаз ее потекли слезы.
— Оджиза! — сказал тогда Хиёл. — Вы будете видеть!
Кончики ее выпуклых губ дрогнули в улыбке.
— Нет такого кладбища, куда бы меня не возил отец на исцеление. Все напрасно.
— А врачи! Он показывал вас врачам?
— Аллах лишил меня зрения, чтобы я не видела ненужного.
— Так говорит ваш отец?
— Да.
И она рассказала о себе.
Ей хотелось быть похожей на других девочек, она очень плакала, и отец, скрепя сердце, отдал ее в школу для слепых. Там она научилась золототканому мастерству — вот эту тюбетейку она сама вышила — и еще игре на дутаре. А теперь она только убирает дом и играет на дутаре. Отец не разрешает ей брать работу из артели…
— А вы что будете делать? — спросила она бесхитростно, как ребенок.
— Еще не знаю, — неопределенно ответил Хиёл.
Ему казалось, что ведь и работа на мазаре — это, в конце концов, работа.
— Даже муравей и тот тащит куда-то свою соломинку, — сказала Оджиза.
Хиёлу послышался упрек за то, что он ест хлеб в чужом доме. Он слышал немало таких упреков, когда жил у дяди, и был к ним восприимчив.
— Откуда вы знаете про муравья? — спросил он.
— Нам учительница рассказывала в школе…
— Разные есть люди.
Она тихонько коснулась его руки кончиками пальцев, будто бы погладила ее, и сердце Хиёла задохнулось от ласки в ответ на эту ласку, ненаигранную и искреннюю.
— Вам пришлось тяжело, Хиёл.
— Вы не скажете, Оджиза, — приблизясь к ней, спросил Хиёл срывающимся голосом, — откуда в вашем доме все про меня известно?
— Вы не выдадите меня?
— Нет, скорее умру! — воскликнул Хиёл.
— Ваша тетушка Джаннатхон была в нашем доме. Когда вы… когда вы… — Она запнулась и не сразу договорила. — Когда случилась катастрофа на вышке, ваша тетушка Джаннатхон прибегала к папе, чтобы он помолился за вас. Она все ему рассказала. Но только просила, чтобы папа не выдавал ее, вот почему и я вас прошу. Ведь ваш дядя работает в обкоме, и ваша тетушка Джаннатхон боится его. Это может ему повредить, да? Она очень волновалась за вас, не зная, где вы… И сейчас она передает сюда деньги, я знаю об этом от мамы… Отец запретил нам говорить про Джаннатхон. Он меня убьет!