— Да видел, но не все. И не вглядывался так, как сейчас. За каждым словом не уследишь.
— Все же надо было сказать, что это проходило через твои руки.
— Пожалуйста! — воскликнул Хазратов. — Я могу вообще ничего не говорить об этом. Это я подобрал для тебя.
— Хорошо. — Бардаш свернул газетные вырезки, скрепленные самой большой канцелярской скрепкой, и сунул в карман.
— Я сделаю сухой доклад о фактах, — как бы размышляя вслух, сказал Хазратов. — Информирую.
И с прихлебом потянул чай из стакана.
Перед входом в зал заседаний, как всегда, теснилось много народу. Тут были и районные руководители, спорящие о хлопке и воде, и бухарские архитекторы, и поисковики с трассы Амударьинского канала, и строители Навои. Их заботы входили в повестку заседания бюро, были самой жизнью. А какая сейчас была жизнь в Бухаре без газодобытчиков? И вот вместе с Надировым, Корабельниковым, Яганой, Бардашем, Шахабом в обкомовский коридор вошел разговор о газе. Но наговориться не дали — очень скоро всех вызвали туда, где разговоры шли не просто так, где решалось дело, решались судьбы.
Только потому, что Хазратов тер и тер свою лысину носовым платком, можно было догадаться о его состоянии, а голос звучал ровно, бесстрастно, скучно. Голосом он владел, но не собой. Он сморкался и опять крутил платком по лысине, словно затирал следы своей причастности к чему бы то ни было.
— Таким образом, — закончил он, — можно утверждать, что надировский метод не только не оправдал себя, но и привел к серьезной беде, вызвавшей и большие убытки, и человеческие жертвы. А ведь Надирова предупреждали. И Бардаш Дадашев. И главный инженер Корабельников. Как говорится, поспешишь — людей насмешишь. Но тут смеяться не приходится. Тут, так сказать, больше хочется плакать.
На лицах действительно не было ни одной улыбки. Надиров наклонил голову так, что кольца его седых волос сваливались на глаза. Лицо налилось кровью, словно пылало, и вместе с сединой было похоже на дымящийся костер. Корабельников, бледный, сидел неподвижно, зажав руки между коленями вытянутых ног, думал. Вероятно, вспомнились ему слова о надировской неправоте, которые Хазратов слышал за пловом, а теперь использовал, обвинив управляющего трестом в авантюризме. И обвинение это со ссылкой на него, главного инженера, было справедливым по форме, но чем-то очень Корабельникову не нравилось. Бардаш, прикрыв глаза рукой, сидел, никого не видя. Соображал, о чем говорить. Надирова он не щадил и не хотел прощать. Но Хазратов-то каков? Сажал цветы, чтобы встречать героя с букетом, а собрал на венок, когда оказалось, что герой не герой. И все одними и теми же руками. Бардашу вспомнилось: «Вы хотите, чтобы бухарский газ пришел в Самарканд, в Ташкент?» Газ-то придет, а тебя пора остановить, Азиз! Пора!
— Есть вопросы? — спросил Сарваров.
— Почему вы ничего не сказали о Ягане Дадашевой? — спросил один из членов бюро, глядя в бумагу, где были, видимо, перечислены имена ответственных руководителей газодобытчиков, как имена действующих лиц пьесы. — Ведь она директор конторы бурения.
— Она выполняла приказ Надирова, — ответил Хазратов.
Не хотел он касаться Яганы, потому что искал союзника в Бардаше Дадашеве. Это было ясно Бардашу.
— Я сама скажу о себе, — раздался голос Яганы.
— Кто будет говорить? — спросил Сарваров, крутя карандаш в руке и постукивая то одним, то другим концом его по зеленому сукну стола. Пальцы его каждый раз сползали по карандашу сверху донизу, он тоже был напряжен и неспокоен. — Дадашев?
Видно, он хотел, чтобы — говорил Бардаш. Доверял? Проверял? Ведь тут действительно Ягана… Ну что ж… Дадашев поднялся, посмотрел на членов бюро. Пепельная голова Сарварова… В сорок пять лет седых волос больше, чем черных… Немолодая женщина, положившая мягкий подбородок на оба кулака, — приготовилась слушать долго, хоть целый день, вопрос не пустой. Другие приподнятые, заинтересованные лица, в основном, строгие… Ведь случилась катастрофа… А если бы удача? Радовались бы надировской удаче, случайной и опасной? Вот о чем думал Бардаш.
Члены бюро сидели за длинным столом, остальные — в зале за красными столиками-вертушками, чтобы удобней было вставать, не задерживаться. Из-под одной такой красной вертушки высовывались неприлично голубые штаны Шахаба, а рядом с ним стройные, как у танцовщицы, ноги Яганы. Бардаш поднял взгляд. Глаза ее улыбались. Это были единственные глаза, которые улыбались, не ища защиты, а поощряя идти выбранным путем.
Он сменил Хазратова на трибуне.