Невероятно мощный взрыв громыхнул у левого переднего колеса. Автомобиль подбросило в воздух. Его нещадно раскручивало, отрывая центробежной силой колеса и фрагменты обшивки. А я, вцепившись руками в прорезиненный руль, дико кричал, не отрывая взора от длинной дороги, минующей рынок и уходящей вдаль, мимо аккуратных и абсолютно разных одноэтажных домиков.
Было тихо. Наверное, даже слишком тихо. В этой тишине я словно погрузился в горячую ванну. Неприятно горячую. Каждый сантиметр кожи, каждая клеточка организма как будто горела, меня, словно сжигало заживо, и я вскочил, не имея сил более это терпеть. Я сел… В глазах было мутно, голова болела и кружилась, подкатывали приступы тошноты. Я потер лицо, встряхнул головой, осмотрелся и только тогда понял, что некоторое время был без сознания. Руки и ноги были ободраны, по правому виску стекал теплый ручеек, кости и суставы ныли. Я помнил, как мою машину взрывом подбросило в воздух. Помнил как сидел крепко вцепившись в руль, пока он не оторвался от панели. Потом… потом меня швыряло по салону как тряпку и било обо все углы, а потом… А вот потом я пришел в себя от дикой боли во всем теле.
— Надо идти. — Прошептал я сам себе и поднялся на ноги.
Я был на крыше дома. Вернее, трехэтажного здания, в котором находились разные офисы, кабинеты и магазин. Нетрудно было догадаться, как я попал сюда. Внизу, на асфальте, валялся покореженный дымящийся автомобиль. Внутренне я поблагодарил Бога за то, что забыл застегнуть ремень безопасности. Я пережил взлет, но если бы меня не выкинуло из машины, приземления я бы не пережил. И тут, понемногу приходящий в себя, я обратил внимание на одну странность — было тихо. Действительно, как-то слишком тихо. Я подошел к краю крыши и невольно вздрогнул. Я видел последствия обстрела по мне — рытвины на дороге и горящие остовы машин, но больше ничего. Абсолютно. Порывшись в кармане, я достал телефон. Дисплей был разбит, но еще работал и я увидел, что сейчас было десять минут четвертого дня. Когда я уезжал от ребят, было двенадцать. Прошло три часа, примерно столько же я был в отключке. И этого хватило…
Я резко вскинул голову. Там, впереди, виднелись частные домики. Такие разные, одно и двухэтажные, серые, красные, желтые, и такие родные. Но над ними сновали десятки пузатых кораблей, поднимались тяжелые облака темного дыма, и холодный как смерть ветер прилетал с той стороны… Никто. Никто и никогда не сможет передать то смятение чувств и мыслей, которые рвали сейчас мою душу на куски. Не отрываясь, не моргая, я смотрел вдаль, туда, где был мой дом, и взгляд мой мутнел. Я похолодел, не двигал ни единым мускулом, просто смотрел. Смотрел, смотрел, смотрел, сам не понимая, почему и на что надеясь. Я чувствовал смуту, пустоту, холод и боль, но в тоже время ничего не чувствовал. Я даже сам удивлялся своей холодности, своей стойкости, но, наверное, все же холодности. Даже слезы, едва наполнившие мои глаза, исчезли, испарились. Все было кончено, я понимал это с какой-то страшной, холодной иронией. Столько сил, столько страха и все зря. Просто зря.
Глаза были не в силах больше смотреть, да и смысла больше не было. Веки опустились, я отвернулся. Но едва я это сделал, как тело пронзила адская боль. Взор мой молниеносно вернулся к окруженным врагом домикам, а по телу пробегала такая боль, такое пламя, что зубы стиснулись и сквозь них вырывались лишь приглушенные всхлипывания. Судорога боли обвила всего меня, я не мог пошевелиться, но внезапно мышцы наполнились свинцом и я упал на колени. И одновременно с этим, словно собравшаяся по всему организму гонимая сердцем боль, вырвалась наружу потоком слез и нечеловеческим криком. Так часто бывает. Мы не верим, не можем поверить… не хотим верить, но когда мы наконец верим… Это очень больно. И давая волю своей боли, я кричал как смертельно раненный волк, забравшийся на холм и воющий на луну в свой последний раз.