А оторвали крылья... уже на своей стороне, вместе с надеждой. Нет у Олега теперь ничего впереди - одни уголовники, да сугробы вокруг. Кончается и 6-й год, что накуковала кукушка.
"Спартак" пошевелил возле печки пальцами и представил себе спящую в сугробах Россию. Утро. Из всех городов рванулись вперёд поезда. Грохот до самого неба. А в вагонах едут люди: смотрят на белые бесконечные равнины, телеграфные столбы и думают: "Ро-сси-ия!". И никому в голову не придёт, что где-то далеко, за снегами и лесами, сидит в тундре за колючей проволокой тоже сын Родины, ничем не провинившийся перед нею, но оторванный от её вольных просторов и родной семьи. И стало ему от этого так горько, словно и впрямь о нём кто-то забыл и не хочет уже вспоминать - даже Вика.
Что-то "Спартаку" мешало, заставило его оторваться от грёз. Пахло палёным. Понял, что, наверное, задремал, и рукавицы его чуть не загорелись. Ещё ему показалось, будто снаружи кто-то приоткрыл и тут же прикрыл дверь - она 2 раза скрипнула. "Спартак" отодвинул от печки рукавицы и осмотрелся.
Гудела печь.
Ровно дул ветер за стенами балка`.
Проскрипели по снегу чьи-то осторожные, словно крадущиеся, шаги и затихли.
"Спартак" мгновенно насторожился. За дверью кто-то его ждал - он это необъяснимо почувствовал. Что это, западня? И стемнело уже опять...
Охваченный недобрым предчувствием, он достал из кармана кисет, оторвал на закрутку полоску бумаги и начал сворачивать цигарку. Уминал махру осторожно, боясь просыпать хоть крошку.
Когда те двое вошли, он прикуривал от раскалённой печки.
Он их не знал, но всё равно понял - уголовники. В руках они держали по лому, и он поднялся с корточек - сильный, огромный, с тёмными настороженными глазами. В руке у него дымила самокрутка. А у тех - почему-то слегка парили мокрые рукавицы. А может, показалось со страха - не до того было, чтобы присматриваться.
- Ну, падла, иди, чё стоишь! - выкрикнул уголовник, что стоял от "Спартака" слева. У него горло было перевязано вафельным полотенцем и он сипел.
"Спартак" выпустил на пол цигарку и пошёл на них. На таких надо идти самому, не ждать, иначе... Он лишь внимательно следил за ломами, чтобы успеть перехватить.
Как правило, трусливые вне стаи, уголовники дружно попятились. В глазах, кажется, плеснулся ужас. Знали, сволочи, на кого шли. А отступать - больше некуда: упёрлись спинами в стенку балка`.
- Не подходи, сука!.. - выкрикнул уголовник с полотенцем на шее, пугаясь жутких чёрных глаз "Спартака" на светлом славянском лице. Губы у блатных побелели.
"Спартак" сделал к ним ещё шаг, растопыривая руки в стороны. Уголовники, как по команде, подняли пики-ломы и прижались друг к другу боками.
"Спартак" внутренне приготовился к рывку. Улучив мгновение, он резко прыгнул вперёд и успел развести ломы в стороны, чтобы рвануться вперёд ещё раз, до конца, и смять этих бандитов. Но страшная боль прошила, прожгла его ладони, и он, вскрикнув от невыносимого ожога, выпустил из рук ломы, за которые успел ухватиться. На какую-то секунду рассудок его помутился, и он потерял уголовников из вида. Те ударили его разом, острыми, до синевы раскалёнными ломами - 10 минут калили в соседнем балке`, пока он тут грелся, обманутый бригадиром и его воровским кодлом. А на свои руки надели по 2 пары мокрых брезентовых рукавиц, чтобы не так пекло с другого конца.
Новая, на этот раз смертельная, боль прошила тело "Спартака". Она была такой лютой, что подбросила его. И он, рванувшись от муки и ненависти, как зверь, достал рукой до кисти уголовника, выпустившего лом, и крутанул её так, что послышался хруст. Уголовник вскричал - мелькнуло белое полотенце, но сознание уже оставляло "Спартака". Мыча от боли, он ещё перешагнул в агонии через упавшего бандита, раскрыл лбом дверь и рухнул на пороге, обливаясь кровью, теряя шапку и зачем-то переворачиваясь лицом к небу и словно преграждая собою путь к выходу своим убийцам. В мозгу его пронеслось: "Эх, зря откололся я от людей! Вика, милая, умираю..."
В глазах бывшего лётчика было темно. Он не видел уже ни света электролампочки под потолком балка`, ни второго уголовника, глядевшего на него с оскаленным торжеством, ни крови на полу. До сознания только слабо доходило, будто забыл закрыть на кухне кран, и вода льётся на пол. Ноги его слабели, отнимались. Хотел крикнуть, позвать кого-то на помощь, и не мог - не было уже сил.
Уголовник бросился к лежащему "Спартаку" с финкой и с размаха всадил её в грудь. "Спартак" дёрнулся. Тогда уголовник выдернул финку и всадил ещё раз. И вдруг отпрянул от своей жертвы в ужасе - "Спартак" ещё дышал, лежал с раскрытыми глазами и смотрел так, будто хотел запомнить.
- А-а-а!.. - закричал бандит, вскакивая и выбегая из балка` на мороз. Психованный, как и вся шпана, подверженный нервным кошмарам, он побежал почему-то не по дороге, а по глубокому снегу. Проваливаясь в сугробы, он всё оглядывался, всхлипывал, что-то без конца бормотал, то кому-то угрожая, то перед кем-то оправдываясь: "Он - сам... он сам на нас бросился!.."
За ним выскочил из балка` и второй. Придерживая у груди правую руку левой, с развевающимся на шее полотенцем, бросился по дороге к соседнему балку`, в котором калили ломы.
"Спартак" лежал на пороге без шапки, со светлой от стриженных льняных волос головой и с неожиданно тёмными бровями и открытыми, чёрными, как угли, глазами. Он был мёртв. Кровь на полу уже подмерзала, становилась густой и было её очень много - сильный был человек.
К балку`, размахивая руками, что-то крича, бежали зеки. Бердиев видел, как вошли к "Спартаку" в бало`к уголовники с ломами, и сообщил об этом товарищам. Но заключённые опоздали.
Скрипела под ветром раскрытая дверь: тр-р... тр-р... тр-р!..
Конец