— Жалко, конешно, — выдавил он с трудом из себя. — Да уж лучше погубить, чем в руки германца. Это верно. Мы так и порешили.
Он отобрал для отряда коров. Женщины по просьбе Бати принесли большой кусок каменной соли. Поблагодарив их, Батя повел отряд дальше — не хотел останавливаться у стада. Отобранный скот гнали за отрядом. В полукилометре от стада наткнулись на удобное для привала место и остановились. Заколов скотину, стали варить мясо. Запах его дурманил, опьянял.
Этот ранний ужин получился на славу. Омрачала его лишь Настя: она ходила от бойца к бойцу и требовала:
— Помногу не есть. Вы с голодухи. Может быть и заворот кишок, а это… смерть.
Обойдя всех, Настя села возле Семена и Петра. Она откусывала мясо от куска по малости и, смакуя, жевала его. Перед тем как Петр хотел подняться и идти подменить постовых, сказала:
— Сейчас бы еще хлебца из печи, горяченького!
Семен, тоже уже поевший, засмеялся.
— У вас, барышня, аппетит не по обстановке, — проговорил он и съязвил: — Может, вам сень[23] подать?
Перед сном Чеботарев отозвал Батю в сторонку, к небольшой выямине с водою. Объяснил, что переходить шоссе и железную дорогу Ленинград — Луга без предварительной тщательной разведки места нельзя.
— Я сам завтра с утра пойду, — сказал он с такими нотками в голосе, что возражать против его решения было бы бесполезно.
Договорившись обо всем, они пошли спать. Уже темнело. На небе показывались звезды. Становилось холодно. Бойцы спали на общей под елями лежанке. Батя и Петр нашли место сбоку. Батя вздохнул:
— Выйдем, думаешь, до снега?
Сказал тихо, и так же тихо Петр ответил:
— Кто его знает, как все пойдет.
Они легли. Когда укрывались, к ним пришла и, растолкав их, легла между ними Настя. Послышался насмешливый голос Семена:
— Побудем еще так — отвыкнешь, что баба. Обличье мужика примешь.
— Не приму, — обиженно и в то же время стыдливо проговорила в темноту Настя. — Что же мне, подыхать, если я одна среди вас, мужичья?!
Утром, позавтракав, в отряде начали варить, круто посолив, на дорогу мясо.
Петр собирался с двумя бойцами идти к шоссе и железной дороге. Батя, посмотрев на него, негромко сказал:
— Поосторожнее там. — И добавил: — Старайся побыстрее. Вот-вот снега жди. Зима нас поторапливает. Поэтому я вчера и не дал «попастись» после обеда отряду на бруснике… Ночью должны дороги перейти.
Отдав Петру компас, он поковылял к мясоварам.
К шоссе Чеботарев с бойцами подошел уже часа через два.
За опушкой леса — перед шоссе и железной дорогой за ним — они остановились. По дороге пронеслись в сторону Ленинграда грузовые машины, прополз обоз — запряженные в фургоны битюги упорно тянули возы, груженные чем-то тяжелым и нужным германскому фронту… Услышали где-то далеко, за спинами, ружейно-пулеметную стрельбу. Петр прикинул: стреляли намного южнее стоянки отряда. «Из немецкого оружия лупят, — мелькнуло у него. — Полигон, может, устроен».
Это было на сотом километре по шоссе, за Сорочином.
— Тут и станем переходить, — сказал Петр, и они пошли обратно. Торопились. Шли прямиком, чтобы сократить путь. В неярких лучах перевалившего на закат солнца дремали угрюмые ели. Под ногами зыбилось болото. Подальше от шоссе болота не стало и повстречался проселок. Километра через три увидали стоявший поперек дороги грузовик. Остановились.
Грузовик стоял в таком месте, где дорога огибала невысокую горку, заросшую соснами и кустарником. Возле машины виднелись трупы.
— Да, кто-то угостил, — проговорил наконец Чеботарев, и посоветовавшись, послал одного бойца к машине, а сам с другим залег. Палец держал на спусковом крючке, готовый, если надо будет бойца поддержать огнем, в любую минуту открыть стрельбу.
Боец выскочил к машине. Махал рукой: сюда, мол. Петр и боец подбежали.
С десяток мертвых гитлеровцев было в кузове и вокруг грузовика. Ближе к горке, распластавшись, уткнулись лицами в землю двое в гражданской одежде.
Чеботарев, приказав бойцам собирать оружие и боеприпасы, подошел к гражданским. Перевернул. Один был постарше, а другой почти мальчишка — лет шестнадцати. «Братья», — думал Петр, поглядывая на их лица. Подняв лежавшие возле них немецкий легкий пулемет и нашу винтовку, бросил их в кучу, куда сносили бойцы трофеи. Бросил и увидел еще одного в гражданском же. Мужчина лежал, уткнувшись лицом в скат спущенного колеса и крепко сжав огромной рукой цевье немецкого автомата. Петр подошел к нему, нагнулся и перевернул его тяжелое тело на спину. Перевернул и… отшатнулся.