Момойкин из горкома пошел домой. У квартиры расстроенного Сашу встретил сосед, Шилов. Шилов был из Залесья же, когда-то в нем держал лавчонку, а в двадцать восьмом году вдруг ее продал и переехал в Псков, так и бросив отцовский дом, в котором теперь размещалось правление колхоза. «Ты что, не у дел стал?» — хитровато посмеиваясь, спросил Шилов Сашу. «Да вот…» — замялся в ответ, Саша. Но Шилов кое-что понял и проговорил: «А знаешь почему ты не у дел, осиновая твоя башка? — Он зыркнул по сторонам глазами, посмотрел на соседние двери и потом только продолжил: — Где твой отец? С белыми ушел в восемнадцатом… То-то. Не доверяют тебе, значит». И хотя это было не так — Саша просто не попал нужному человеку под руку, — Момойкина это поразило. Ему показалось э т о правдой. Саша остолбенел. Отца он не помнил, не знал. При чем тут отец? В Момойкине все вскипело. Войдя к себе в комнату, он бросился на кровать и так пролежал до утра, не сомкнув глаз. А утром… Утром передавали по радио речь Сталина. Слушая ее, Саша все больше падал духом. То, что он оказался не у дел, его уже не волновало. О жизни государства, Советской власти он в это время не думал — все у него преломлялось в мозгу исходя из личных интересов…
Девчата у пруда все еще пели, играла гармонь… Солнце зашло за тучи. Дышала испариной земля. Саша вспомнил, что там ждет его Маня. Но к пруду он не пошел — неторопливо зашагал к дому. Оправдывался перед собой: «Усложняю». «Врешь, успокаиваешь себя, — вмешалась вдруг совесть. — Ты же, по существу, дезертир: бросил работу в самую ответственную минуту и удрал, спасая свою шкуру, забыв о самом святом для гражданина — об Отечестве. Поверил словам бывшего кулака Шилова». «Но мне же не доверяли!» — пробовал стоять на своем Саша. «Неправда, тебе, может, не доверили большого, но тебе доверили бы что-то меньшее. Это тоже немало», — упорствовала Сашина совесть. «Что же мне делать? В армию меня не примут, инвалид я, а в Пскове мне делать нечего: от горкома комсомола осталось одно помещение, а люди, работники его, на добрую половину разбежались», — защищался, привирая, Саша. «Так ли уж, разбежались? — смеялась над ним совесть. — Ты же видел, что первый секретарь четыре ночи не спит, дело делает… И другие. И для тебя бы, как для многих ребят из комсомольских вожаков, нашлась бы работа». «Какая уж тут работа! Что морочить мне голову? — ответил в сердцах Саша своей совести. — Гляди, и придут фашисты». И это принесло Саше облегчение, потому что он считал, где-то в глубине души не веря тому, что пишут об их зверствах на советской земле наши газеты: немцы, собственно, тоже люди, партийных руководителей они, может, еще и не пощадят, а комсомольских… «Нужно им воевать с девчонками да мальчишками! Потом, если всех хватать, так девать некуда будет. Плюнут они на это, и только. А по деревням и подавно не тронут… Буду жить у матери, хозяйством займусь…» Но тут Саша ясно ощутил, что где-то в душе, скрытно от себя, готовится он стать на тропочку, ведущую к предательству.
Вечерело. Справа за отлогим холмом над березовой рощей повисло готовое провалиться в серую облачную пелену солнце, а слева, с того края деревни, от пруда, все еще доносился голос гармошки, которому вторили неторопливые девичьи голоса. Один голос, высокий, сильный, — его все время слышал Саша — принадлежал Мане, с которой он учился еще в школе. Девушке Саша нравился. Она полюбила его, и в редкие его наезды из Пскова они стали встречаться. Гуляли до утренней зорьки. Уйдя в поля, бродили по пустынным дорогам и тропкам. Забирались в стога сена и целовались там… Уходили в лес и… Маня ни о чем не жалела. Ей казалось, что Саша — ее, что он никогда не уйдет от нее. Но для Саши Маня являлась всего-навсего эпизодом в жизни: любить он не любил ее по-настоящему и никогда не вспоминал, уезжая из Залесья.
Когда на землю уже опустились сумерки, Саша подошел к дому. Забравшись через хлев в сарай, лег на полог и забылся в тяжелом сне.
…В эти дни колхоз убирал в лугах сено. Надежда Семеновна уходила на работу туда. И как-то Саша, когда мать ушла, сел на скамейку возле Вали.
Валя молча поглядела на Сашу. Старалась вспомнить название деревни, в которой стоял Петр (он говорил ей об этом в Пскове), и не могла. Но знала, деревня где-то тут, по шоссе. Наконец вспомнила и вдруг ощутила, как Сашина ладонь легла на ее руку. Руку она не отняла — только холодно поглядела ему в глаза. Все думала о Вешкине. Услышала тихий, вкрадчивый голос Саши: