— Сарьон...
— Obedire est vivere. Vivere est obedire, — беспокойно пробормотал Сарьон.
— Повиноваться — значит жить. Жить — значит повиноваться, — с глубокой грустью повторил голос. — Наш самый священный постулат. И ты забыл его, сын мой. Пробудись же, Сарьон. Позволь нам помочь тебе выбраться из тьмы, которая тебя окружает.
— Да! Да, помоги мне! — Сарьон протянул руку и почувствовал, что его руку приняли и крепко сжали. Он открыл глаза, ожидая увидеть своего отца — тихого волшебника, которого он едва помнил, — но вместо него каталист увидел епископа Ванье.
Сарьон ахнул и попытался сесть. Он смутно помнил, что его связывали, и стал вырываться из пут, но оказалось, что это всего лишь тонкие, сладко пахнущие простыни. Повинуясь жесту епископа, молодой друид подхватил растерянного каталиста за плечи и мягко уложил обратно в постель.
— Успокойтесь, отец Сарьон, — негромко сказал друид. — Вы так много страдали. Но теперь вы дома, и все будет хорошо, если вы позволите помочь вам.
— Меня... меня зовут не Сарьон, — сказал потрясенный каталист, затравленно озираясь, пока друид поправлял подушки под его головой.
Оказалось, что его не держат в плену, как ему снилось, в ужасной мрачной темнице облаченные в черные рясы Дуук-тсарит. Сарьон лежал в светлой, залитой солнцем комнате, уставленной цветущими растениями. Он узнал это место. «Теперь вы дома», — сказал друид. «Да, — подумал Сарьон, и слезы навернулись ему на глаза от внезапно нахлынувшего умиротворения и спокойствия. — Да, я дома! В Купели...»
— Сын мой, — сказал епископ Ванье, и в его голосе звучала такая глубокая печаль, что слезы заструились по лицу Сарьона, по его непривычному лицу, по лицу, которое принадлежало другому человеку. — Не отягчай еще более свою душу этой ложью. Ложь разрушает не только душу твою, но и тело. Она отравляет тебя. Посмотри сюда. Я хочу, чтобы ты кое-кого увидел.
Сарьон повернул голову к человеку, который шагнул к нему.
— Сарьон, — сказал епископ Ванье, — я хочу, чтобы ты увидел отца Данстабля. Настоящего отца Данстабля.
Проглотив горькую слюну, Сарьон закрыл глаза. Все кончено. Он обречен. Он больше ничего не мог сделать, ничего — только защитить Джорама. И он защитит Джорама, даже если это будет стоить ему жизни. «В конце концов, много ли стоит эта жизнь? — в отчаянии подумал Сарьон. — Совсем немного. Даже мой Бог покинул меня».
Он услышал негромкое бормотание и смутно догадался, что епископ Ванье отослал и друида, и каталиста. Сарьон не знал наверняка, но ему было безразлично. Он подумал, что теперь епископ, наверное, пошлет за Дуук-тсарит. Говорят, Дуук-тсарит умеют читать в людских душах, они пронзают насквозь плоть, и кровь, и кости, проникают сквозь череп и вытаскивают из мозга правду. Говорят, если им сопротивляешься, то испытываешь ужасную, мучительную боль. «Скорее всего, я этого не переживу», — подумал каталист. Эта мысль успокоила его, и Сарьон даже забеспокоился — почему ничего не происходит? «Давайте уж, начинайте поскорее», — мысленно поторопил он Дуук-тсарит, начиная раздражаться.
— Дьякон Сарьон, — начал епископ Ванье.
Каталист удивился, услышав свой старый титул. Его удивила и печаль, прозвучавшая в голосе Ванье.
— Я хочу, чтобы ты рассказал, где мы можем найти молодого человека по имени Джорам.
Ах! Сарьон ожидал этого вопроса. Он решительно покачал головой. И подумал: «Вот сейчас они и придут».
Однако вокруг было по-прежнему тихо. Сарьон слышал только, как шелестит дорогая шелковая ряса епископа, когда тот пошевелился, поудобнее устраиваясь в кресле. Он слышал тяжелое, с присвистом дыхание Ванье. Сарьон вдруг осознал, что так дышат очень старые люди. Он никогда прежде не думал о епископе как о старике. А между тем ему самому было уже далеко за сорок. Когда Сарьон был юношей, епископу Ванье было уже немало лет. Сколько же ему сейчас — семьдесят, восемьдесят? Тишину по-прежнему нарушало только дыхание епископа.
Сарьон осторожно открыл глаза. Епископ смотрел на него печально и задумчиво, как будто не решил еще, что делать дальше. Теперь, когда каталист увидел Ванье вблизи, ему бросились в глаза и другие признаки преклонного возраста. Странно, ведь они расстались всего... сколько же? Меньше года назад. Неужели прошел всего год с тех пор, как епископ Ванье явился к нему в жалкую хибару в Уолрене? А кажется, что это случилось много столетий назад... И эти столетия не прошли для епископа бесследно.
Сарьон сел, оперся спиной об изголовье кровати и пристально посмотрел на Ванье. Прежде он видел епископа потрясенным только один раз в жизни. Это было во время церемонии Испытаний новорожденного принца, Джорама, когда оказалось, что принц — Мертв. И теперь, глядя на главу Церкви, Джорам видел такое же выражение на его лице — тревогу и глубокую озабоченность. Нет, даже более того. Это был страх.
— В чем дело? Почему вы так на меня смотрите? — спросил Сарьон. — Вы лгали мне! Теперь я это знаю. Я знаю это уже несколько месяцев. Скажите мне правду! Я имею право знать правду! Ради Олмина... — Каталист внезапно заплакал и протянул к епископу дрожащую руку. — Я имею право знать правду! Это едва не свело меня с ума!
— Успокойся, брат Сарьон, — строго сказал епископ Ванье. — Да, я лгал тебе. Но у меня не было выбора. Я лгал, потому что великая и суровая клятва именем Олмина запрещала мне открывать кому бы то ни было эту ужасную тайну. Но я был вынужден посвятить тебя в эту тайну, чтобы ты понял всю серьезность ситуации и помог нам с ней справиться.
Озадаченный Сарьон откинулся на подушки, не сводя взгляда с лица епископа. Он не доверял этому человеку. Как он мог ему верить? Но, глядя сейчас на епископа, Сарьон не находил ни малейших признаков лицемерия и коварства. Перед ним был растолстевший старик, с бледным и дряблым лицом, который нервно шарил пухлыми руками по подлокотникам кресла.
Епископ Ванье тяжело вздохнул.
— Давным-давно, под конец ужасных Железных войн, в королевстве Тимхаллан царил хаос. Ты знаешь это, Сарьон. Ты читал книги по истории. Мне нет нужды вдаваться в подробности. Именно тогда мы, каталисты, поняли, что нам наконец предоставляется возможность взять под контроль разобщенный мир и, используя наше могущество, соединить разрозненные осколки. С тех пор каждый город-государство продолжал оставаться самостоятельным, но их объединяло одно — все они находились под нашим бдительным присмотром. Дуук-тсарит стали нашими глазами и ушами, руками и ногами. В этом мы преуспели. И на долгие столетия в Тимхаллане воцарился мир. Ничто не угрожало миру в королевстве — до сих пор. — Епископ вздохнул и беспокойно поерзал в кресле. — Шаракан! Эти глупцы! Каталисты-отступники вздумали освободиться от тирании своего собственного ордена! Король советуется с чародеями Темных искусств...
Сарьон почувствовал, что сгорает от стыда. Теперь настала его очередь беспокойно ерзать на кровати. Но он не отвел взгляда от лица епископа.
— Обычно... — Ванье взмахнул пухлой рукой. — При обычных обстоятельствах мы легко уладили бы эту проблему. В прошлом уже возникали подобные неурядицы. Конечно, не настолько серьезные, но мы справились с ними с помощью Дуук-тсарит, Дкарн-дуук и Поля Состязаний. Но сейчас... Сейчас все по-другому. Вмешался еще один фактор. Дополнительный фактор...
Ванье снова умолк. На его лице явственно отражалась внутренняя борьба — собственно, не только на лице, но и во всем теле. Он нахмурил брови. Мясистые руки так вцепились в подлокотники кресла, что костяшки пальцев побелели.
— То, что я собираюсь тебе рассказать, Сарьон, это уже не история.
Сарьон напрягся.
— Чтобы лучше направлять правителей городов-государств, каталисты прошлого, времен сразу после Железных войн, пытались заглянуть в будущее. Сейчас у меня нет ни времени, ни потребности объяснять тебе, как они это делали. Эту способность мы утратили. Может быть, оно и к лучшему... — Ванье снова вздохнул. — Как бы то ни было, епископы тех времен вместе с немногими уцелевшими Прорицателями использовали эту могущественную магию, которая включала в себя прямое общение с самим Олмином. И это действовало, Сарьон, — с благоговейным страхом сказал епископ Ванье. — Епископу было дано заглянуть в будущее. Но это было не предвидение в обычном смысле этого слова. Не такое предвидение, какое доступно кому-нибудь другому. Тот древний епископ произнес слова перед потрясенными собратьями по ордену, собравшимися вокруг него... «Родится в королевском доме мертвый отпрыск, который будет жить, и умрет снова, и снова оживет. А когда он вернется, в руке его будет погибель мира...»