Альтегин Егор
Судьба тренера
Советский футбол никогда не вмещался в стандартные рамки "стиль-школа", слишком он был разнообразен, что б не сказать, эклектичен. Места хватало всем - не на пьедестале, конечно, который не резиновый; а в самой палитре, где наличествовали свои бразильцы и немцы, французы и англичане.
Грузия и Армения подкупали техническими изысками и сочными индивидуалистами, Украина натиском и скоростью; смещаясь же по карте к северо-западу, болельщик натыкался то на ажурно-изысканный контроль мяча, а то и на очищенную от архитектурных излишеств бойцовскую хватку; систему ценностей, где уход от стыка приравнивался к преступлению, а за желание умереть на поле болельщик прощал команде чрезмерный технико-тактический аскетизм.
Было же время, когда понятие "брутальность" встречалось куда чаще обозначаемого им слова.
Таким был московский "Металлист". Не всегда, нет; в славные шестидесятые в клубе солировали маэстро, при одном касании мяча которыми восторженно рукоплескали самые завзятые снобы. Но со временем команда изменилась, таскальщики роялей и сами исполняли недурственные фуги, а железная игровая дисциплина замыкала эти мелодии сама на себя, как лента Мебиуса. "Металлист" обрел новое лицо, и если бы тогда снимали имиджевую рекламу, его символом стал бы молчаливый парень с грубоватыми чертами лица, незамысловатый и честный.
И тренер был такой же, Владимир Сидоров, "Володька суперправая", "Володя-из-стали". С пятнадцати лет у станка, заводская команда, успешная карьера в сборной с уймой заколоченных голов, преданность клубу, которую по нынешним временам так и тянет назвать нечеловеческой. Играл за "Металлист" с пятидесятых, тренировал с начала семидесятых, выигрывал, проигрывал, матерился в кабинетах, в которых иные герои и шепотом стеснялись слово молвить. Прилюдно стоял за своих при любых раскладах, но наедине был суров, и что там говорить, не всегда справедлив - по своей мерке мерил. Ему прощали, "Металлист" был его семьей, и это уравнивало все. Трижды Сидорова "уходили по собственному желанию", и он отсиживался до времени в футбольном подпространстве как разведчик-нелегал; предложения других клубов были для него пятым измерением - он их просто не замечал.
К концу восьмидесятых страна затянулась запахом свободы, так что и выдыхать не захотелось. Из чемпионата СССР сбегали поодиночке и группами, переставший быть запретным плод запада манил заработками, которые сегодняшним игрокам покажутся неумной шуткой - несколько сотен немецких марок (испанских песет, шведских крон, греческих драхм), но и эти деньги на фоне рублевых договоров казались "манной небесной"; этимологию выражения футболисты не знали, но смысл притягивал. Пошли подкрепленные свидетельскими показаниями "поуехавших" слухи про вольные нравы стран с давным-давно победившей свободой; и пива, дескать, им тренер чуть не лично наливает, и о сборах предсезонных там и не слыхивали - мечта, а не жизнь. Сидоров тему понимал и пожелавшим уехать палки в колеса не вставлял, но оставшихся гонял как следует, следил за дублем, который ежегодно выдавал пригоршню "молодой шпаны" - "Металлист" стабильно шел в пятерке, да и в Кубке УЕФА страну не позорил.
В августе девяносто первого в этой самой стране жахнуло по-взрослому, клубы союзных республик покидали чемпионат стремительно, как парашютисты, что радовало болельщиков "Металлиста" и других российских команд - шансы на возрождение былой славы и все такое.
Судьба, как обычно, решила по-своему.
В сентябре двое не последних игроков "Металлиста" предложили коллективу еще раз отметить победу демократии; они считали, что отмечаний, как и самой демократии, много не бывает. Дело было на базе, что усугубляло - по всем понятиям парни перегнули палку. Сидоров понял, что вирус эйфории, который его пацаны приняли за торжество свободы, уже рванул на волю, а давить его угрозами и увещеваниями поздно - либо "резать мясо", отчислив полкоманды, либо признать, что дальше поедут без него. После говорили, что Степаныч дал слабину, но сам-то он понимал, что ничего он борцам за демократию сейчас не объяснит. Парни готовы защищать свой личный "Белый дом", им надо все и сейчас, нет для них слово "завтра", а для него, шестидесятипятилетнего бойца исчезнувшей страны, это слово есть.
На собрании правления клуба, в котором по новой моде участвовали все футболисты, включая дублеров, он с грустью послушал пламенные речи про свободу, равенство и братство, послушал заикающихся от волнения юнцов, читающих свежеотпечатанный текст, сам митинговать не стал: "всем спасибо, все свободны".