— Простой ремесленник,— ответил он, не вдаваясь в подробности.
Может быть, он стыдится своего происхождения из бедной семьи?
— Мой отец тоже провел детство в бедности,— тихо сказала я,— и муж...
Не знаю, почему у меня вырвалось это «и муж...» По какой-то странной привычке упоминать вместе с отцом обычно и Джемиля.
— Любишь его? — голос Мишеля зазвучал напряженно.
Я горячо и сбивчиво рассказываю историю отношений с Джемилем. Рассказываю о его жене и дочери, о нашей с ним договоренности; о том, как мучительны были для меня те редкие ночи, когда он овладевал мной, овладевал почти насильно. Но о последних делах Джемиля с отцом я ничего не сказала, не хочу выставлять отца в дурном свете.
— Ты знаешь,— доверчиво шепчу я, поглаживая теплую мужскую, чуть колкую щеку,— эти несколько ночей были такие страшные, гнетущие, мучительные. Он просто терзал меня. Пять или шесть раз... Я сначала думала, он сумасшедший. После поняла, что так всегда у всех бывает...
Мишель поворачивает меня лицом к себе и смотрит с интересом. В его зелено-голубых глазах пляшут чертенята.
— Пять или шесть раз,— серьезно начинает он. — Это на самом деле много. Я не могу столько,— он широко разводит руками.
Мне странно это слышать. Это он, кажется, серьезно.
— Лучше один раз, как ты, чем сто раз, как он!
Ох, я думала, задохнусь в объятиях моего возлюбленного, растаю под этими жаркими поцелуями, как снег под солнцем весны.
Он поднимается, обнаженный, делает несколько широких шагов, склоняется над столиком, потом протягивает мне шкатулку. Он полулежит теперь, опершись на локоть. Я повернулась на спину, держу шкатулку, раскрыла...
Моя записка, которую я в прошлый раз нацарапала, и мой носовой платок.
Я снова смеюсь.
Он берет у меня платок, помахивает им.
И вдруг — словно молния в темноте — я вспомнила.
Тот, теперь невероятно далекий день, еще до войны, до всего в моей жизни. Прогулка по набережной. Чайка. Испачканный светлый чаршаф. Какой-то человек протягивает мне носовой платок, свой, и сажает меня в наемный экипаж. Узнала! Это был Мишель. Что было дальше?
Сумбурно рассказываю ему все.
— Знаешь, а я ведь бросила тогда твой платок. Я мужа боялась.
Мишель смеется.
— А теперь не боишься?
— Теперь все совсем по-другому. И я другая. А ты что же, следил за мной?
— Ну да,— он немного смущен,— следил.
— Долго?
— Не очень. Несколько месяцев.
Я целую его в макушку, приподнявшись.
— Послушай, а ты и вправду специалист по женским болезням?
— Угу,— он еще сильнее смущается.
Мне нравится его смущение.
— И ты многих лечишь?
— Есть кое-какая клиентура.
— И Сабире ты лечил?
— Супругу Ибрагим-бея?
— Да, мою подругу.
Хорошо, что он назвал ее «супруга Ибрагим-бея», иначе я стала бы ревновать. Еще недавно я не понимала, что это такое — ревность; мне порою казалось, что все это выдумки писателей. И вот теперь я сама готова ревновать.
Как быстро прошло время после того, как я узнала о том, что Джемиль обманывает меня. Мне кажется, с тех пор я очень изменилась. Пропало это навязчивое, как зубная боль, желание анализировать свои поступки, копаться в себе. Вот сейчас я готова ревновать, но у меня нет никакой охоты рассуждать о природе ревности.
— Я лечил твою подругу,— отвечает Мишель.
Во мне вдруг пробудилось обыкновенное женское ненасытное любопытство. Я кладу голову ему на грудь, подпираю руками подбородок. Конечно, все это немножко игра. Я играю в любопытствующую кокетку.
— А от какой болезни ты ее лечил?
— Этого я не могу тебе сказать,— он вдруг становится совсем серьезным. — Врачи не имеют права рассказывать о состоянии здоровья тех, кого они лечат, другим людям.
— Даже мне? — теперь я делаю вид, будто обижена.
— Даже тебе,— с грустной твердостью отвечает он.
Я и в самом деле чуть-чуть обижена. Мне хочется, чтобы он оказывал мне тысячи услуг, отвечал на мои самые неожиданные вопросы, исполнял мои самые причудливые капризные просьбы.
— А как тебя мама называла в детстве? — неожиданно спрашиваю я.
Мне приятно произносить «мама», приятно воображать его маленьким.
— Миш.
— Совсем по-нашему. Похоже на Мюмюш от «Мехмеда». Можно я тоже буду тебя звать «Миш»?
— Нельзя,— хохочет он.
— Тогда я ухожу. — Я хочу встать, но он не дает. Мы шутливо боремся. Он прижимает меня спиной к мягкому дивану.
— Попалась!
— Все равно я буду тебя называть «Миш».
Я извернулась и слегка толкнула его.