Мы вошли в крохотную прихожую. Я сбросила ему на руки накидку, шляпку; он взял мой мокрый зонтик. Я забыла надеть перчатки.
Он стоял в своем темном пальто, держал в руках мою накидку, шляпку, зонтик.
— Я во всем виноват,— он наклонил голову, — Во всех смертных и бессмертных грехах. Будешь казнить?
— Конечно! — я рассмеялась, — Отрублю голову ятаганом! Скажи мне только одно: в тот день ты просил Сабире приехать ко мне?
— Да.
— В тот день у тебя с ней что-нибудь было?
— Нет.
— Поклянись, что у тебя с ней никогда ничего не будет!
— Клянусь.
Мы уже говорили серьезно. Но после того как он поклялся, на меня напала какая-то ребячески-озорная веселость. За едой мы шутили, дурачились. Он и вправду приготовил превосходный пилав и заварил чудесный крепкий чай.
— Ты ребенок, маленькая девочка,— говорит он и смотрит на меня так нежно и грустно.
Мне приятно это слышать. Боюсь только, что поощренная таким образом, и вправду начну вести себя, как маленький ребенок.
Мы поговорили обо всех этих делах с морфием.
— Я буду откровенна с тобой. Мне это не очень нравится. Зачем это? Тебе не хватает денег?
— Дело не во мне. Эти деньги идут на то, чтобы помочь другим людям. Когда-нибудь я расскажу тебе подробно. Но поверь, я не делаю ничего дурного.
— Но разве это хорошо, снабжать людей наркотическим средством, обрекать их на мучительную зависимость от иглы и шприца?
— Я никого не приохотил к морфию. Я только доставляю морфий тем, кто уже не может обойтись без него. Если бы не я, это делал бы кто-нибудь другой.
— Но среди этих людей есть и военные. Как они будут исполнять свой долг в действующей армии?
— Ах, Наджие, быть с тобой — это пытка. Но я не могу жить без этой пытки! Ну чего ты хочешь сейчас? Я мог бы тебе солгать, что я все это брошу. Но я не хочу обманывать тебя. Я связан с другими людьми, я не могу это бросить так сразу.
— Ну, не сразу. Постепенно.
Наверное, это прозвучало смешно. Но он посмотрел на меня грустно и сказал серьезно:
— Я постараюсь.
Дальше расспрашивать я не стала. Меня удовлетворило это «Я постараюсь». Я не была так наивна; я понимала, что одно дело — сказать, и совсем другое — на что-то решиться. Но ведь сейчас он был со мной предельно честен, это меня растрогало.
В ту ночь я скрестила ноги у него на шее, мне казалось, что он весь во мне.
Эти дни прошли чудесно. Мы бродили по берегу моря, кидали в воду камешки. Песок был темный и влажный. Я думала, что летом здесь снова станет тепло, хорошо. Наверное, мы приедем сюда летом. Здесь ведь и летом мало кто бывает, это ведь не что-то такое модное и красивое, вроде Принцевых островов.
Что еще запомнила? Мишель действительно хорошо готовит. Я спросила, где он этому научился. Он ответил, что это отец выучил его. Я спросила, часто ли он видится с отцом. Мишель ответил, что бывает по-всякому. Случалось, он не видел отца годами.
В другой раз я вошла в комнату, где мы спали. Он уже лег. Лежал на одеяле. Он поднялся мне навстречу. Было уже темновато, сумеречно. Белое белье обтягивало его фигуру. Что-то странно посверкивало на лице. Я пригляделась. Это были очки в тонкой позолоченной оправе.
— Ты что же, спишь в очках, а читаешь без очков? — я засмеялась, — Первый раз вижу тебя в очках.
— Читал и забыл снять. Я немного близорук.
— Я давно догадалась, еще при первой нашей встрече.
— Как?
— Ты смотрел так странно — настороженно и беззащитно — характерный взгляд близорукого человека.
— Я не очень люблю очки,— признался он.
— Да, без очков тебе лучше. Но и в очках совсем не так уж плохо — ты становишься похож на маленького мальчика; сама не знаю, почему.
Почему влюбленные так любят отыскивать друг в друге детские черты? Наверное, для того, чтобы видеть друг друга чистыми и светлыми.
— Что ты читаешь? — спросила я.
Он сказал, что читает одну из книг Фрейда — австрийского врача. Я попросила, чтобы он, когда закончит, дал прочесть и мне; он обещал.
В день перед моим отъездом я пошла походить одна по берегу моря. Миш хотел пойти со мной, но я сказала ему, что должна побыть одна. Его лицо стало грустным.
— Не обижайся,— ласково попросила я.
Почти час бродила, смотрела на море. Мне показалось, что мы оба очутились на маленькой планете, где никого нет, кроме нас двоих и морских волн.
Совсем стемнело, похолодало, я отправилась домой.
Когда открывала калитку, правая перчатка зацепилась за едва приметный гвоздик и разорвалась.
В комнатах меня встретила тишина. Но я чувствовала, что он дома. Он спал, прикрывшись тонким покрывалом; тело его гибко изогнулось, словно большая рыба на рисунке. Я остановилась у постели, без шляпки, но накидку и перчатки еще не сняла. Он лежал спиной ко мне, дыхание было совсем неслышным.