— Пойми, Сабире, это не прихоть капризной кокетки, это серьезно. Я не хочу иметь близкие отношения с человеком, который торгует краденым морфием. Конечно же, краденым! Ведь идет война, госпитали нуждаются в болеутоляющих лекарствах.
Я ожидала, что Сабире начнет бурно возражать, разубеждать меня. Но она только спросила с искренней грустью:
— Ты и меня больше не хочешь видеть?
Я смутилась.
— Не знаю, Сабире. Ты ведь и сама понимаешь, как это дурно — все эти махинации с морфием. Но разве я вправе осуждать тебя? Я обеспечена и одинока, а ты должна думать о будущем дочери.
— Я ничем не могу оправдать себя, Наджие. Ты права. Я заурядный человек, слабая женщина, мои нравственные устои оставляют желать лучшего.
— Я не имею права говорить о нравственности, Сабире; я сама повела себя безнравственно.
— Не мучай себя.
— Не будем говорить об этом.
— Но мы будем видеться? Ты будешь иногда бывать у меня?
Я обещала; если бы я отказалась, это было бы слишком грубо.
Наверное, когда Сабире рассказала мне всю эту историю с морфием, она полагала, что я уже сильно привязалась к Мишелю, или просто думала, что меня не взволнуют нравственные аспекты всего этого. Да, конечно, это было бы логично, если бы один безнравственный поступок — связь с Мишелем — повлек за собой другой — равнодушное отношение к торговле наркотиками.
92
Живу спокойно. Читаю Толстого. «Война и мир» — это и вправду целая жизнь, воплощенная буквами на бумаге,— удивительно! Порою, когда я отрываюсь от книги, мне чудится, что настоящая реальность — там, на этих страницах, а я сама и все мое существование — всего лишь бледные призраки.
В газеты не заглядываю, не хочу мучить себя бесплодными переживаниями по поводу страшных событий. Уверена, что ничего хорошего в мире не происходит. Когда Элени заговаривает о слухах, которые гуляют по городу, я ее прерываю.
— Не надо, Элени, меня это все расстраивает, мучает, и ведь все равно ничего нельзя изменить.
Раза два заезжала Сабире. Была скромна и тиха, говорила о своей дочурке. Я вдруг подумала о маленькой Кадрие (вот ведь я запомнила имя), дочери Джемиля. Мне представилось, будто мы разведены, я живу одна, занимаюсь образованием этой девочки: учу ее всему, что знаю сама. Нет, вот это уже настоящая безумная фантазия.
Сабире робко приглашает меня к себе.
Отказаться — невежливо.
Побывала у нее. Разумеется, она выбрала такое время, когда Ибрагим-бея не было дома.
93
Снова ездила к Сабире.
94
Опять я у Сабире. Случилось! Но я не хотела этого, нет, не хотела!
Мы с ней сидели в гостиной, когда вошел Мишель. Не думая о правилах хорошего тона, я быстро встала и ушла в коридор, прошла в комнату Сабире. Когда проходила мимо него, он посторонился как-то испуганно. Мне стало больно. Когда я увидела его, живого, его лицо, зелено-голубые глаза, каштановые волосы, мне захотелось, не думая ни о чем, снова припасть к его груди, уткнуться губами в светлую подмышку, на которой растут бледно-коричневые волоски.
Любовь — это ужасно. Если можно любить человека, торгующего наркотиками, значит, можно любить вора, убийцу, насильника...
В комнате Сабире я, задыхаясь, ухватилась за ручку двери. Я не открою!
Шаги. Но это были женские шаги. Сабире приблизилась к двери и робко, растерянным полушепотом, обратилась ко мне:
— Наджие, открой, пожалуйста. Никого нет.
Я вдруг осознала весь комизм ситуации. Я стою в комнате Сабире; можно сказать, не впускаю ее в ее же комнату, а она робко умоляет меня открыть дверь. Я отпустила ручку двери. На меня напал какой-то странный громкий смех. Я не в силах была сдерживаться. Я сама испугалась. Открыла дверь и вышла к Сабире.
Я смеялась, смеялась и не могла остановиться. Прежде я думала, что истерика бывает только в романах.
Сабире сама принесла мне стакан воды. Она была очень деликатна, ничего не говорила. Мы остались в ее комнате.
Когда я успокоилась, Сабире смущенно сказала:
— Он просил передать тебе книгу... сказал, что ты хотела это прочесть. Сочинения какого-то врача...
Она даже немного запиналась. Очень было не похоже на обычную, уверенную в себе Сабире.
Конечно, я должна была сказать твердо, что никаких книг от него не возьму. Но я почувствовала, что твердо не получится, получится резко, истерично. И я действительно хотела прочесть этого Фрейда. Возьму, прочту и верну книгу Сабире.