— Хорошо, — сказала я. — Потом вернешь ему книгу.
— Да, да,— покорно и смущенно отвечала Сабире.
95
Читаю. Это переведено с немецкого на французский. «Психопатология обыденной жизни» и «Три очерка по теории сексуальности».
Когда я прочла уже первые несколько страниц, мне стало стыдно; я подумала, а вдруг он нарочно дал мне эту мерзкую книгу. Он просто хочет соблазнить меня, самым что ни на есть вульгарным образом. И Сабире. Она снова обманула меня, снова пригласила его как раз в тот день, в тот час, когда я должна была быть у нее.
Но, подумав, я отбросила излишнюю подозрительность. Я ведь сама тогда хотела почитать этого Фрейда. Я просила, чтобы он дал мне эту книгу. Он — друг дома и мог без приглашения прийти к Сабире; ведь он знал, что в такие часы у нее обычно бывают гости.
И ведь эта книга — не бульварный роман, а сборник научных трудов.
Я стала читать спокойно. Много моментов показались мне правдивыми.
Закончив чтение, я решила завезти книгу Сабире. Если не застану ее, просто оставлю книгу. Предупреждать о своем визите не хочу, тогда она наверняка снова позовет его.
96
Сделала, как задумала. Сабире и вправду не оказалось дома. Но в гостиной сидел он.
Разумеется, это не могло быть случайностью. Возможно, меня просто выследил Сабри.
И горничная сказала мне, что хозяйка скоро вернется и просила подождать в гостиной.
И он там сидел. Тоже ждал Сабире.
Я должна была положить книгу на стол и уйти. Пусть это невежливо, неприлично, но это было бы спасением. Почему я не сделала этого?
Нет, вовсе не потому, что мне хотелось обнять его, прижаться, смотреть на него. Вовсе не потому.
Мне хотелось поговорить о прочитанной книге. У меня уже накопилось так много мыслей, выводов, возражений. И я отчетливо сознавала, что поговорить я могу только с ним. Мне хотелось, чтобы он убеждал меня, возражал, соглашался.
Если бы я могла поговорить, обсудить труды этого Фрейда с кем-нибудь другим, я не думала бы о нем. Но ведь у меня никого нет. Если о романах еще можно худо-бедно побеседовать с моей Сабире, то уж Фрейда ей, нет, не то чтобы не понять, а не воспринять. То есть, это просто вне ее восприятия, это ей неинтересно. Или она восприняла бы это как-то вульгарно.
Он встал мне навстречу. Я опустила голову, чтобы не смотреть на него, тихо прошла мимо него к столу, положила книгу. Но я уже знала, что если он остановит меня, я не уйду. И знала, что он остановит меня.
— Мне интересно было бы узнать ваше мнение,— произнес он тихо и с какой-то покорностью в голосе.
Я остановилась у стола. Я понимала, к чему это может привести, если я заговорю с ним. Но я заговорила совсем не потому, что хотела возобновить с ним интимные отношения. У меня действительно было сильное желание высказать ему свое мнение о Фрейде. Но все это было мучительно, я почувствовала внутреннюю дрожь.
— Фрейд в чем-то прав, — заговорила я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Все эти телесные желания и их удовлетворение, конечно, играют важную роль в человеческой жизни. Сначала я была возмущена, захлопнула книгу, но, углубившись в нее, я во многом согласилась с этим австрийцем. И все же — то, что он пишет, унизительно для человеческого достоинства. Получается, что все, что в человеке есть нравственного, просто искусственно внушено ему для подавления этих телесных инстинктов. Мне кажется, в этом Фрейд не прав. В человеке присутствует врожденное нравственное начало...
— Но ведь это теория врожденной нравственности — так называемый нравственный императив Канта! — перебил меня он.
Он посмотрел на меня. Во взгляде его читался интерес. Это был интерес к моим словам, к моим мыслям, а не к моей внешности. Я почувствовала гордость.
— Врожденное нравственное начало,— продолжала я, — мы сами попираем это чувство, заглушаем его голос. Мы это де
лаем так успешно, что, по-моему, нет особой нужды конструировать для нашего оправдания какие-то теории врожденной сексуальности, вроде теории Фрейда.
Я говорила с горечью. Я уже знала, что я не устою. И вовсе не потому, что так уж силен голос плоти, просто, во-первых, я недостаточно нравственна, не умею сдерживаться, обуздывать свои желания; например, когда мне хочется сладкого, я принимаюсь есть конфеты и съедаю чуть не целую коробку. А во-вторых... Вторая причина проще — если бы я знала, что за связь с Мишелем меня уволят со службы или лишат имущества, я бы сдерживалась; а так я знаю, что мое безнравственное поведение останется безнаказанным. Слишком богата и защищена, и слишком безнравственна — вот какой диагноз я себе ставлю.