Когда Лазар Маленький простудился, эти мальчики приходили, у них были такие озабоченные лица... Помню, однажды вечером Лазар Большой их всех развлекал — рисовал какие-то смешные рисунки и карикатуры, рассказывал разное занимательное из истории... Он говорил немного нарочито-иронически, и голос его звучал так полнозвучно... Но обычно он занят работой, у него нет времени. Мальчики, если он войдет в комнату, здороваются, он им отвечает так мрачно, и отрешенно, и немного протяжно... Они смотрят с видимым почтением на его мрачное лицо, сдвинутые темные брови и печальное и как-то странно диковатое и суровое выражение очень темных глаз... Глаза мальчиков невольно так чуточку вытаращиваются... Мне нравится, как они смотрят на Лазара , — значит, мой Лазар Маленький сумел им внушить почтение к своему отцу; впрочем, и к себе самому...
Меня удивляет, как это Лазар Большой так прямо спрашивает наших детей, с кем они дружат... Он сидит, а сын стоит перед ним; сейчас он и старшую девочку так ставит и спрашивает... Лицо у него мрачное, глаза суровые, брови сдвинуты... Он спрашивает, с какими детьми дружат наши дети, кто родители этих детей... «Эта твоя новая подруга не учит тебя неприличным словам?» — спрашивает он девочку... Я бы постеснялась задавать такой вопрос; и вообще, я стала бы заискивать, поддакивать, не была бы уверена в своем праве приказывать и учить... А Лазар уверен... И он умеет какое- нибудь вроде бы незначительное событие в их детской жизни, какое-нибудь крошечное происшествие выставить настоящим преступлением против морали и нравственности; дети у него испытывают это мучительное чувство стыда за себя, плачут... Меня даже пугали эти отчаянные слезы, вроде бы не соответственные проступку; потом я поняла, что это нужные слезы очищения... Старшая наша девочка рассказала, как она пришла в гости к своей однокласснице, там была книга разные советы и рекомендации для женщин в положении, книга принадлежала матери той девочки. Они перелистывали эту книгу, тыкали пальчиками в фотографии и рисунки; и пересмеивались, хихикали... Так и вижу, представляю себе... Лазар сказал ей, что смеяться над этим — гадко и что только врачи могут говорить об этом разумно и правильно, потому что это очень серьезно... И видя отвращение в его глазах и во всем лице, девочка заплакала... Конечно, она живет в обычной жизни, и будет говорить она и об этом; но какой-то островок чистоты навсегда останется в ее душе... Я было назвала эти допросы: «перед судом истории». Но дети не приняли этой моей шутливости, для них эти допросы — это очень серьезно...
Маленькая начала завидовать старшим: их спрашивают, а ее — нет... Она поняла, что в допросе таком наказывают за какие-то проступки; и она приняла решение: обычно она хорошая девочка, не озорница; и вдруг понеслась по квартире, опрокинула стул, разбила чашку, влезла на кровать и стала прыгать на чистом покрывале, вбежала в комнату, где Лазар Большой работал, и схватила книгу... Лазар встал из-за стола, она спросила, будет ли он ее спрашивать... Лазар крикнул раздраженно и злобно: «Убирайся! Ты мне противна!» Он не притворялся в каких-то воспитательных целях, как это обычно делают взрослые с детьми; она действительно стала ему противна и он ей это прямо крикнул... Но девочка уже впала в капризное упрямство отчаяния, когда человек понимает, что все пропало, и все равно делает назло... «Нет, спрашивай! Нет, спрашивай!» — кричала она... Лазар схватил ее за руку, вывел из комнаты и захлопнул дверь... Я хотела взять ее, громко плачущую, на ручки; но он услышал, как я приговариваю разные ласковые словечки; приоткрыл дверь; крикнул, чтобы я не смела ее утешать, и снова захлопнул дверь... Дня два она капризничала, не хотела говорить со мной, Лазар с ней не заговаривал. Потом она стала задумчива... Потом подошла к Лазару с такой милой трогательной готовностью стерпеть его раздражение, и попросила «поспрашивать» ее «и чтобы никто не слышал»... Лазар очень нежно взял ее на ручки, унес в другую комнату и там говорил с ней... С тех пор он и ее допрашивает, но если старшие перед ним стоят, то маленькую он берет на колени...