Хасан быстро движется ко мне. У него растерянное и вместе с тем напряженное лицо. Он подходит, снимает туфли и садится рядом со мной. Я приказываю принести для него кофе.
— Что случилось, Хасан? — спрашиваю я.
Он сначала не отвечает, хватается за чашечку, словно за якорь спасения, начинает с жадностью пить, будто это не горячий густой кофе, а студеная вода. Мне вдруг кажется, что он чем-то испуган.
— Что случилось, Хасан? — повторяю я.
Наконец он оставляет пустую чашку.
— Случилось,— упавшим голосом произносит он.— Госпожа Зейнаб умерла!
Эту фразу он выпаливает, как мальчишка — что-то запретное.
Конечно, я должен что-то сказать, сию минуту. Что-то незначительное, вроде «да», или «не может быть», или еще что- нибудь в этом роде. Тогда легче будет начать настоящий разговор. Но я ничего не могу сказать. Я молчу и смотрю на брата. Прославленный полководец, которому пошел пятый десяток, он теперь выглядит явно испуганным, растерянным.
Наконец я нашелся.
— Ну, Хасан, — говорю я. — Это ведь совсем ничего не значит! И никто уже и не помнит о твоей просьбе. Успокойся, Хасан! Ты что же, решил, что тебя насильно заставят? Не хочешь — и не надо. Живи спокойно.
Он внимательно слушает эти мои довольно бессвязные утешения и объяснения (если произносимые мною слова вообще можно так назвать!). В сущности, я хочу сказать ему очень простую вещь — если он больше не хочет жениться на Сельви, ну и не надо. Никто уже и не помнит о том, что он когда-то просил у султана дозволения жениться на ней.
Еще одна человеческая странность — вот человек чего-то до смерти желал, жаждал; и все знали об этой его жажде; кто сочувствовал, кто отговаривал, кто советовал; короче, все были при деле; и вдруг становится возможным исполнить это сокровенное желание самым что ни на есть обычным способом; и человек — в растерянности; он так привык жить осознанием этой заведомой неисполнимости своего заветного желания, что, когда появилась возможность простого воплощения этого желания в живой жизни, человеку стало не по себе; он не может разобраться в своих чувствах; и все сильнее он чувствует, что не хочет, не хочет, не желает исполнения своего желания. Вот это самое, наверное, и происходит сейчас с моим братом.
А далее человек решает, что он просто должен, обязан воспользоваться обстоятельствами и исполнить свое желание. Ведь если он откажется, что подумают люди? Они, разочарованные, будут считать его таким же скучным и обыкновенным, как они сами. Нет, нет, он должен, он обязан, ради людей.
Так я размышляю немного иронически.
Потом я снова возобновляю свои попытки осторожно объяснить Хасану, что он вовсе не должен, не обязан жениться на Сельви. Но, наверное, я перегнул палку; наверное, в моем голосе брат почувствовал какие-то неприятные для него интонации. Теперь он уже не приемлет мои попытки отговорить его от необдуманного решения. Он так и рубит сплеча.
— Я прошу у тебя руки Сельви, — говорит он, — ведь ты ее опекун.
Я понимаю, что отговаривать его, убеждать — бесполезно.
— Я даю свое согласие,— спокойно отвечаю я.
— Благодарю. Я, собственно, за этим и искал тебя.
Брат поднимается, обувается и выходит из кофейни.
«Вовсе не за этим, — думаю я, — Не за этим ты меня искал.
Ну да ладно».
Я приказываю принести мне еще кофе. И принимаюсь грызть себя — может быть, я мало отговаривал Хасана? Поленился? Может быть, попробовать еще раз поговорить с ним? Ведь я знаю, что этот брак не будет счастливым, ни для Хасана, ни для Сельви. И главное — я даже не могу отказать ему! Ведь в свое время было вынесено решение о том, что после смерти госпожи Зейнаб опекуны Сельви не должны отказывать Хасану. Кроме того, я уверен, что Сельви начнет противиться. Придется уговаривать Сельви. Ну, пусть этим займется моя мать. Вот еще хлопоты свалились на мою бедную голову. А я-то думал отдохнуть после целого года в Париже. И вот никакого отдыха не предвидится — ни приятного чтения в прохладном помещении библиотеки, ни игр с детьми, ни милых поездок всей семьей за город — ничего. Придется устраивать свадьбу, уговаривать и утешать Сельви, и еще Бог знает что.
— Хасан просит твоей руки,— объявила моя мать Сельви.
Как я и полагал, Сельви ответила, что не пойдет за Хасана.
Мать принялась уговаривать ее. И чем горячее уговаривала, тем сильнее Сельви противилась.
Хасан был мрачен.
Все мы приехали в Айдос для того, чтобы здесь отпраздновать свадьбу, и потом ехать в Брусу.
Но до свадьбы было еще очень далеко.