— Не тебе меня учить. Мальчишка! Это моя жена.
— Она останется здесь, пока здоровье ее не поправится.
- Нет!
— Ступай домой, Хасан.
— Нет, я не домой пойду,— выкрикнул Хасан. — Я пойду отсюда прямо в суд! И пусть суд решит, где должна находиться женщина — в доме своей сестры и ее сына, или же в доме своего мужа!
14. Игра
Когда Хасан ушел, я прошел в комнату Сельви.
Она сидела на постели и, натянув на растопыренные пальцы обрывок тонкой бечевки, играла в эту старинную игру — вывязывала на пальцах разные узоры, фигуры, что-то отдаленно напоминающие. Девочки, когда играют в эту игру, обычно приговаривают что-то вроде: «дом, гроб, колыбель» и так далее, в зависимости от того, на что по их разумению походят фигуры.
Но Сельви играла молча. Увидев меня, она посмотрела равнодушно и продолжала играть. Она не узнавала меня.
Я сел напротив нее и задумался.
Я вспомнил, как она играла, когда мы были детьми, в ту же игру, сидя рядом со мной. Тогда я любил ее. Потом перестал любить. Ее болезнь убила мою любовь. Потом я любил ее, как сестру. Сейчас я совсем не люблю ее. Разумеется, я не властен над своим сердцем. Но все же я чувствую, что это дурно — то, что я не люблю, то, что я разлюбил ее из-за ее болезни.
Я подумал о своей семье, о детях. Я люблю моих детей. Во имя этой любви я многим готов пожертвовать. Но сейчас я вдруг понял, что моя любовь к детям отдаляет меня от людей. Мои дети — это одно, а все остальные люди — нечто иное. Интересами этих остальных людей я всегда готов пожертвовать во имя своей семьи.
Значит, мои дети, моя семья, моя любовь к моей семье — все это всего лишь повод для того, чтобы не любить людей.
Я внушаю себе, что та жизнь, которую я веду, это нормальная жизнь, а всякий, кто пытается жить и любить иначе — ненормальный человек, и его чувства не имеют особого значения, кажутся мне несерьезными, нелепыми, ненужными и никчемными.
Вот к чему я в этой жизни пришел. Вот так огрубели и уплощились мои чувства.
Я сижу против безумной Сельви и смотрю на ее игру. Сельви не узнает меня.
15. Суд
Хасан действительно отправился в суд, и пришлось мне отправиться к городскому кади в качестве ответчика.
Хасан обвинил меня в том, что я беззаконно держу в своем доме его жену.
Я ответил, что моя мать — родная единокровная сестра жены Хасана, у них один отец. Кроме того, я был опекуном жены Хасана до ее замужества.
Кади счел, что все это не является достаточным основанием для того, чтобы жена Хасана жила в моем доме без согласия своего мужа.
Я указал на то, что внезапная болезнь Сельви — несомненно, есть следствие того, что муж плохо обращается с ней.
Но Хасан возразил, что может представить свидетелей, старых слуг и служанок, которые подтвердят, что Сельви болела и прежде.
Суд был отложен, и в следующий раз Хасан привел свидетелей, которые подтвердили его слова.
Я в свою очередь привел свидетелей (моих слуг и служанок), которые показали, что, когда Сельви привели в мой дом стражники, она выглядела не только тяжело больной, но и грязной, измученной, была плохо одета. Было похоже на то, что за ней плохо ухаживают.
Хасан возразил, что за его больной женой ухаживала служанка, нарочно для того приставленная к ней, и ухаживала хорошо. А если женщина выглядела оборванной, грязной, измученной, то это всего лишь следствие ее побега из дома. Она разорвала платье, когда бежала, и выпачкалась на рыночной площади.
Кончилось все тем, что суд признал доказательства, представленные Хасаном, вполне достаточными для того, чтобы вернуть его жену в его дом.
Нам пришлось отдать Сельви.
Она оставалась все такой же безучастной. Увидев Хасана, вначале стала упираться, затем покорно позволила увести себя. И все молчала.
Моя мать была всем этим очень огорчена, винила себя. А я чувствовал лишь усталость от жизни и отупение.
16. Исчезновение
Вскоре после этого мне снова пришлось пережить потрясение.
На этот раз дело касалось тюрьмы.
Султан назначил специальных чиновников — ревизовать городскую тюрьму. Об этом говорили. Я также узнал об этом. И даже втайне от самого себя стал надеяться на то, что, быть может, отпустят на свободу Панайотиса.
Я никогда не забывал моего друга. Он был единственное светлое в моей жизни. Сельви изменилась до неузнаваемости. Хасан стал чужим и враждебным. И только Панайотис в моем сознании, в моей памяти остался прежним. И когда я вспоминал его, я вспоминал и прежнего себя. Мне казалось, что прежде я был чище, лучше.