Гости восхищенно загомонили и стали наперебой просить спеть еще что-нибудь. Он не стал отнекиваться, отказываться. Заиграл знакомый мотив. Я узнала народную песню, только не все слова помню. Отец любит напевать это. «Я тоскую и проливаю слезы». Но эта знакомая народная мелодия звучала как припев. Сама песня Мишеля была другая.
Он замолчал. Снова все разом заговорили, перебивая друг друга. Хвалили пение, слова. Я убедилась в том, что многие здесь слушали его не в первый раз. Я поняла, что и стихи и музыку он сочинил сам. Это все наполнило мое сердце такой гордостью, будто я сама пела, будто это я положила свои стихи на свою собственную музыку. Но нет, если бы это была я, я бы не могла так гордиться.
Гордость, радость, нежность... Я не сомневалась, что эти песни посвящены мне, что он спел их для меня. Мне захотелось что-то сказать; нет, не ему, но что-то такое, имеющее отношение к нему. Сабире снова сидела рядом со мной. Определенно, в этот вечер, когда она впервые «вывезла меня в свет», она решила быть моей гувернанткой. Я наклонилась к ней:
— Сабире, он сам сочинил эти песни?
— Да. Это очень талантливый человек, — Она вдруг обернулась и лукаво посмотрела прямо мне в глаза: — Он тебе понравился?
Я передернула плечами и вдруг невольно засмеялась. Хорошо, что тихо, иначе все бы обратили на меня внимание.
40
Уже совсем поздно. Мне сделалось как-то неуютно — я одна среди чужих людей. Но, господи, как это глупо — а дома разве я не одна? Разве Джемиль не чужой мне? И все-таки у меня ощущение, что мой дом — это мой дом. Но почему? Потому что меня и Джемиля соединила с согласия моих родителей официальная брачная церемония? Потому что я — законная жена Джемиля и по закону имею право находиться в его доме? Да, получается, что именно эти прозаичные условности дают мне чувство уверенности, устойчивости. Хотела бы это все хорошенько обдумать, но не здесь, не сейчас.
Я заметила, что некоторые гости уезжают, другие остаются. Оставшиеся парами поднимались на второй этаж. Конечно, это не мужья и жены. Я встревожилась. Что это? Что-то вроде дома свиданий для более или менее интеллигентных и состоятельных людей? Зачем Сабире привезла меня сюда? Но я напрасно беспокоюсь. Ведь никто не заставит меня совершить безнравственный поступок. Что же меня тревожит?
Одна только мысль об этой возможности остаться с ним наедине. Ведь это возможно. Ведь Сабире могла бы это устроить, здесь, сегодня, сейчас. Нет! Я знаю, это изменило бы все, перевернуло бы всю мою жизнь. Но я... Я не могу понять, где истинная причина — мне действительно страшно стать безнравственной. В эту минуту я не верю расхожим афоризмам типа: «любовь оправдывает все». Я не могу. Или я просто боюсь? Просто страшусь всех этих перемен, которые могут обрушиться на меня? Могут? Да нет, обрушатся непременно. А вдруг я больше никогда не увижу его? Вдруг он уедет? Куда-нибудь. Вдруг это первый и последний раз? Нет, не верю. Я буду видеть его, он сам хочет этого. Гостиная почти опустела.
Я улавливаю обрывок разговора. Это он разговаривает с Ибрагим-беем.
— ...могу и я... (Это Ибрагим-бей.)
— Нет. (Это он).
Сабире входит в гостиную. (Значит, она выходила, а я и не заметила).
— Я покажу тебе твою комнату, Наджие; ты, наверное, устала, бедный ребенок.
Я послушно встаю и иду за ней. Они стоят у самых дверей. Почтительно посторонились, пропускают меня. Я чувствую, что-то касается моей руки, острый бумажный уголок чуть кольнул ладонь. Я быстро сжала пальцы. Я знаю: это он.
К счастью, комната, которую отвела мне Сабире, на первом этаже. Подниматься на второй, куда люди уходили парами, мне было бы неприятно. Я и вправду устала. Глаза закрываются. Кажется, Сабире хотела бы поговорить со мной. Наверное, ей интересно знать мои впечатления. Но она видит, как я клюю носом. Потрепала меня по щеке, улыбнулась и вышла.