Взяв в руку маленькую сладкую булочку, я понюхала ее. Я подумала, что было бы мудро сохранить ее до завтрашнего дня. А потом сказала себе, что если понесу ее дальше, то могу уронить, или она раскрошится, и я потеряю эти крошки. Мне было легко убедить себя. Я съела и ее. Сверху она была полита тонким слоем меда, вместе с которым запекалась, а внутри были кусочки фруктов и специи. Я ела ее мучительно долго, смакуя каждую щепотку сладости на языке. Она закончилась слишком быстро. Мой голод был утолен, но воспоминания о ней мучили меня.
Другое воспоминание возникло в голове. Другой нищий, покрытый шрамами, покалеченный и замерзший. Вероятно, он был голоден сильнее, чем я сейчас. Я пыталась быть доброй к нему. А мой отец ударил его, а потом еще и еще раз. А затем оставил меня, чтобы доставить его в Баккип для исцеления. Я попыталась совместить эти кусочки информации с теми, которые слышала позже, но они соединялись только в нечто невразумительное. Так что вместо этого я задалась вопросом, почему никто не смотрел так на меня, маленькую, голодную и одинокую, и не предлагал мне яблоко.
Мой рот наполнился слюной при мысли о яблоке, которое я дала тому бедняку. О, какие были каштаны в тот день - горячие на ощупь, когда я чистила их, и сладкие во рту. Мой живот скрутило, и я съежилась.
У меня осталось четыре маленькие монетки. Если булочник будет завтра так же добр, как сегодня, у меня будет пища еще на два дня.
Солнце грело сильнее, и день светлел. Я посмотрела на свои ноги. Грязь покрывала босые ступни, и ногти на ногах были длинными. Ватные штаны запачкались. Мой прежде зеленый жилет из Ивового Леса теперь был заляпан пятнами, его рваные края свисали до бедер. Манжеты нижней рубашки были все в саже. Очень убедительная нищенка.
Мне следовало спуститься вниз к докам и узнать, не было ли там кораблей, которые направлялись в Бакк или хотя бы куда-нибудь в Шесть Герцогств. Я подумала о том, как бы могла спросить об этом и заработать на проезд. Солнце светило ярко, а моя одежда была слишком теплой для жаркого дня. Я спряталась глубже в тень и, свернувшись, прижалась спиной к поленнице. Я не собиралась засыпать, но уснула.
Я проснулась поздно после полудня. Тень покинула меня, но я спала до тех пор, пока солнечные лучи не добрались до моих глаз и не разбудили меня. Я села, чувствуя ужасную слабость, головокружение и жажду. Я поднялась на ноги и пошла. Мой небольшой запас храбрости исчез. Я не могла заставить себя спуститься к докам или хотя бы продолжить исследование города. Я вернулась к развалинам, у которых нашла приют прошлой ночью.
В городе, полном странностей, я находила утешение в тех немногих вещах, которые были мне знакомы. При свете дня вода в старом фонтане в саду разрушенного дома была зеленоватой, и маленькие черные водяные существа сновали в ее глубине. Но это была вода, а я хотела пить. Я попила, а затем разделась, чтобы помыться, насколько это было возможно. Я постирала свою одежду и удивилась, каким сложным оказалось это занятие. Мне снова подумалось о том, какая легкая жизнь была у меня в Ивовом Лесу. Я вспомнила о слугах, которые удовлетворяли все мои потребности. Я всегда была вежлива с ними, но благодарила ли я их по-настоящему хоть раз за все, что они делали? Мне вспомнилась Коушен и то, как она одолжила мне свои кружевные манжеты. Была ли она еще жива? Думала ли Коушен иногда обо мне? Хотелось плакать, но я не стала.
Я тщательно обдумывала свои планы, пока окунала, терла и отжимала одежду. Двалия сначала подумала, что я мальчик. Выставлять себя мальчишкой было безопаснее. Мог ли понадобиться мальчик на корабле, следующем в Шесть Герцоств? Я слышала истории о диких и невероятных приключениях корабельных мальчишек. В песнях менестрелей некоторые из них становились пиратами, или находили сокровища, или становились капитанами. Завтра я возьму свои две монеты, куплю еще хлеба и съем его. Эта часть моего плана мне очень нравилась. Потом мне надо будет спуститься к набережной и узнать, есть ли там корабли, следующие в Шесть Герцоств, и могут ли они предоставить мне место за работу. Я отбросила мысль о том, что я была маленькой и не слишком сильной, выглядела совсем ребенком и не говорила по-калсидийски. Как-нибудь справлюсь.
Должна справиться.
Я повесила свою одежду сушиться на обломки каменной стены и растянулась обнаженной на нагретых солнцем камнях в пустующем дворе. Свеча моей матери помялась, нитки впечатались в воск, и она была сломана в одном месте, только фитиль скреплял ее части. Но она все еще пахла мамой. Домом, безопасностью и мягкими руками. Я уснула там, в неровной тени накренившегося дерева. Когда я проснулась во второй раз, моя одежда почти высохла, а солнце клонилось к закату. Я снова была голодна и страшилась холодной ночи. Я все еще чувствовала усталость, несмотря на то, что спала так долго, - вероятно, путешествие через каменные колонны отняло больше сил, чем я думала. Я заползла поглубже под наклонившееся дерево, туда, где листва череды осенних сезонов образовала на камнях подушку, и решила не думать о пауках и кусачих насекомых. Свернувшись калачиком, я снова уснула.
Где-то посреди ночи я утратила свое мужество. Собственный плач разбудил меня, и, проснувшись, я не могла сдержать рыдания. Засунув руку в рот, чтобы приглушить звук, я плакала и плакала. По моему потерянному дому, убитым в огне лошадям, Ревелу, умершему на полу в луже собственной крови прямо передо мной. Все, что случилось со мной, все, что я видела, дожидалось, чтобы прорваться, и теперь затопило мой разум. Мой отец оставил меня ради нищего слепца, а Персиверанс, скорее всего, был мертв. Я покинула Шун и могла только надеяться, что она в порядке. Выжила ли она, добралась ли до Ивового Леса, чтобы рассказать им, что с нами случилось? Отправится ли кто-нибудь когда-нибудь искать меня? Я вспомнила Фитц Виджиланта, его красную кровь на белом снегу.
Внезапно возвращение домой показалось невозможным. Вернуться домой куда? К кому? Не возненавидят ли меня все за то, что бледные люди пришли за мной? И если я отправлюсь домой, не проследит ли за мной Двалия или другие представители ее рода? Не последуют ли они за мной снова, чтобы жечь и убивать? Я крепче свернулась в своем убежище под деревом, понимая, что некому меня защитить.
Я буду защищать тебя, - слова Волка-Отца были тише шепота.
Он был лишь в моих мыслях, одной только идеей. Как он сможет защитить меня? Кем он был на самом деле? Кем-то, кого я сочинила из отрывков записей моего отца?
Я реален и я с тобой. Верь мне. Я могу помочь тебе защититься самой.
Я почувствовала внезапную вспышку гнева.
- Ты не защитил, когда они забрали меня. Ты не защитил, когда Двалия избила меня и затащила в колонну. Ты сон. Что-то, что я вообразила, потому что вела себя по-детски и была напугана. Но сейчас ты не можешь помочь мне. Сейчас мне никто не может помочь.
Никто, кроме тебя.
- Замолчи! - закричала я и в ужасе закрыла рот рукой. Мне надо было прятаться, а не кричать посреди ночи на воображаемых существ. Я протолкнулась глубже под дерево, пока не уперлась в каменную стену. Съежившись, крепко закрыла глаза, подняла стены в своих мыслях и уснула.
Я проснулась на следующий день с засохшими на щеках слезами. В голове пульсировала боль, меня подташнивало от голода. Прошло немало времени, прежде чем получилось убедить себя выбраться из-под дерева. Я чувствовала себя недостаточно хорошо, чтобы спуститься к рынкам, так что просто слонялась по разрушенной части города. Я видела ящериц и змей, греющихся под солнцем на каменных обломках. Подумала о том, чтобы съесть одну из них, но при попытках поймать их они тут же скрывались под камнями. Дважды я видела других людей, которые, судя по всему, жили в разрушенных домах. Я чувствовала запах их очагов и видела сохнущую на веревках рваную одежду. Я держалась вне поля их зрения.
Наконец, голод заставил меня вернуться на рынок. Я никак не могла найти хлебный прилавок, который облюбовала вчера. Я петляла между прилавками, надеясь наткнуться на него, но, в конце концов, свирепый голод заставил меня подойти к другому прилавку. Женщина с кислым лицом жарила на сковороде булочки, фаршированные какой-то аппетитной начинкой. Она готовила на огне, который горел в маленьком металлическом котелке. Булочки шипели на широкой сковороде над огнем, и она ловко переворачивала их остроконечной лопаткой, поджаривая со всех сторон.