- Не знаю, Дим, - она качает головой. Супруг ее удивил, не думала, что он предложит это сам. Но и у нее нет уверенности... - Я не знаю. Вот честно - уже не знаю, что для нее лучше. Что она там увидит? Как бы хуже не стало...
- Хуже уже не будет, - отзывается от двери Катя.
- Подслушиваешь? - оборачивается отец.
- Можно подумать, только вам Машка родная. А мне так - никто.
- Ладно, раз ты такая умная, посоветуй родителям, что делать.
Катя садится на диван. Смотрит серьезно на родителей.
- Советовать не буду. Но Машка загибается, это я вижу. С каждым днем ей только хуже делается. Вроде бы и Баса откачали уже, и угрозы для жизни нет. А она просто... сохнет вся. Мне кажется, что хуже уже просто быть не может.
- Ох, Катенька, - вздыхает мать, - поверь мне, случается так, что думаешь, все, вот оно - дно, хуже не бывает. А потом жизнь преподносит тебе сюрприз и, оказывается - бывает. Бывает еще хуже. И гораздо хуже.
- Ладно, Дарья, хорош ребенка пугать!
- А я и не испугалась, пап. И... я не знаю, что делать.
- И я не знаю, - эхом Дарья.
- Ну, раз не знаем - не будем ничего делать. Выбора у нас все равно, - вздыхает Дмитрий, - нет.
___________________
- Пап, мне надо с тобой поговорить.
- Конечно, - тон его обманчиво спокоен, а на самом деле - Дмитрий предельно собран, как сапер на минном поле.
- Я собираюсь лететь во Францию, - абсолютно ровно, даже равнодушно говорит Маша. - Если ты не дашь мне денег, я займу у кого-нибудь. Но я все равно улечу, и ты меня не остановишь.
Он этого ждал, он был к этому готов.
- Хорошо, Маша. Лети. Денег я тебе, разумеется, дам.
Стена Машиного равнодушия пробита, в глазах, пустых в последнее время, пугающе пустых, отражается изумление. Рассчитывала на битву? Нет, с дочерью он сражаться не будет.
- Ты только вот о чем подумай... Как ты там будешь справляться - французский ты не знаешь, а по-английски там говорить не любят. Это тебе не курорт в Альпах. Может быть, с тобой отправить кого-нибудь? У меня есть люди, которые хорошо говорят по-французски.
- Не нужно, - Маша качает головой, с первым изумлением от согласия отца она справилась. - Я Соньке Соловьевой позвонила, она обещала меня встретить и... помочь там.
- Ну, хорошо. Что хоть кто-то там будет с тобой.
Мария молча поворачивается к двери.
- Маша, - окликает ее отец. - Ты не забывай, пожалуйста... Я... мы с мамой... мы на твоей стороне.
Пауза. Маша кивает, не оборачиваясь, и выходит из кабинета отца.
______________
*RIP, Rest In Peace (англ. - Покойся С Миром) - стандартная формы выражения соболезнования. Чаще всего используется на надгробиях и в интернете.
Глава 7. Пройти по краешку.
О том, чего стоило Соньке провести ее туда, внутрь, в больницу, Маша не задумывалась. Ей не до того было, она просто ушла в себя, пытаясь собраться, подготовить себя к тому, что может увидеть. Она поверила Софье - та сказала: "Не переживай, я все устрою, договорюсь".
Какими словами она договаривалась - шут ее знает. Хотя, зная сестер Соловьевых, можно быть уверенной - важно было не то, что Софья говорила, а сам факт, что говорила именно она. Так уж получилось, что троица девиц Соловьевых являла собой смертоносное оружие для подавления морально-волевых качеств всех мужчин, что попадались им на пути.
На этот раз жертвой стал молодой интерн клиники, который совершенно стеклянно-обожающим взглядом смотрел на Соню, пока Маша облачалась в приготовленный для нее халат.
- Какого черта ты сказала, что он в реанимации?!
- А что - нет?
- Нет, уже в обычной палате.
- Ну, это же хорошо? - робко интересуется Маша, неловко застегивая пуговицы.
- Тебе-то хорошо... - ворчит Софья, параллельно снисходительно улыбаясь стоящему рядом обожателю. - А мне еще с этим... чудом... ужинать сегодня. Все, давай. Надеюсь, твой бойфренд не закатит скандал, что ты к нему явилась без приглашения. А то вон, - кивок в сторону молоденького француза, - несчастный Пьер-Ив переживает, как бы ему не досталось.
- Все будет хорошо, - одними губами произносит Маша. - Пусть ведет.
Сама она в то, что говорит, ни капли не верит. Она боится себя, его, того, что она может увидеть, того, что может между ними произойти. Но понимает, что это ей жизненно необходимо.
Матовое стекло двери палаты. Выглядящий крайне неуверенно французский интерн кивает - здесь, мол.
- Маш, мы тебя тут подождем.
Конечно, нечего там другим делать. И она тихо открывает дверь.
Одна-единственная кровать. А на ней - Бас. Уже прилично оброс, бледный, даже веснушки будто выцвели. Или это от обилия белого вокруг? Весь в бинтах, одна рука в гипсе, из другой торчит игла капельницы. На ногах какая-то странная конструкция, прикрытая белой тканью, так, что даже контуров тела не угадать. И лишь глаза - его, живые, настоящие, правда, в обрамлении совершенно кошмарных, почти фиолетовых синяков. Похож на какую-то странную конопатую панду. Только глаза его - зеленые и потрясенные.
- Маша?!
Голос тоже... будто изломан - тихий и хриплый. У нее начинают дрожать губы. Абсолютно четкое осознание - нельзя! Нельзя плакать, нельзя показывать ему слабость, жалость. Но... она оказалась все-таки не готова... увидеть его таким.
Может лишь медленно кивнуть, а глаза выхватывают все новые детали. Сгиб локтя, откуда торчит игла - весь уже синий, в кровоподтеках. След удара или это ему столько капельниц ставили? Над виском и дальше, за ухом выбрито и намазано чем-то. Там был... что, пролом? Или просто зашивали? Ниже шеи, в районе ключицы, там видна кожа и кровоподтек - багрово-красный, и ясно - он простирается обширно, под бинтами и простыней, там, где ей не видно. Что вообще там?! Там, где она не видит?
Маша тяжело сглатывает, пытаясь собраться с силами. И не позволить себе упасть рядом с его кроватью на колени и не начать рыдать. Кому от этого будет лучше? Никому!
- Налюбовалась?
Она вдруг вспоминает его аналогичный вопрос, но совсем в другой ситуации. Вот, правильно, Маша, думай о хорошем. Верь в то, что он еще будет таким, каким был, когда задавал этот вопрос в их первое утро.
- Уютно у тебя тут, - она наконец-то заставляет себя сдвинуться с места. Делает вид, что оглядывает палату, на самом деле, отвернувшись, поспешно смахивает слезы с глаз.
- Нравится?
- Да. Тебя давно... перевели из реанимации?
- Вчера. Мария, а позволь вопрос. Что ты тут делаешь?
- Я... - надо сказать что-то вразумительное. Не скажешь ведь, что она умирала все это время от неизвестности, невозможности. А сейчас... сейчас она просто не знает, что сказать. Решается подойти ближе. И говорит, глядя только в глаза, видя только их, именно они прежние, его: - Я приехала к тебе. Хотела увидеть.
- Смотреть не на что, - тон его предельно ровен. - Я пока не в той форме, чтобы давать показательные выступления. Совсем.
- Вась... - она хочет сказать, что напрасно он так, но вовремя спохватывается. Не время сейчас упрекать и спорить. Вместо этого произносит самое откровенное, что может себе позволить: - Я переживала за тебя. Очень переживала.
- Напрасно. Райдеры - такая штука, с ними постоянно что-то случается.
Бас демонстративно холоден, Маша это чувствует. Он старательно выдерживает дистанцию, не подпускает близко. Надо отвлечь, перевести разговор на что-то...
- Бас, что говорят врачи?
- Врачи? Врачи играют со мной в "Лего".
- Что?!
- Пытаются собрать лего-Васю. Верх худо-бедно собрали, я даже пальцами на одной руке шевелить могу, смотри!