Пушки тоже умеют стрелять по-разному: рычаще, оглушающе, заставляя сжиматься, замирать, ощущая тошноту и липкий пот страха; они же умеют торжественно и громогласно нести людскую радость.
В этот день орудийные салюты несли радость. На флагманском броненосце спеша, как на парад, запестрели флажки: «Добро пожаловать!»
Тысячеустое «Ура!» понеслось от палубы к палубе, от корабля к кораблю, и это было не формальное «Ура!», которое исторгается лишь потому, что так положено; это был настоящий шквал, лавина человеческого единодушия, когда десять — двенадцать тысяч «а-а-а» сливаются в долгий и мощный гул.
Вечером на кораблях огласили приказ командующего.
Приказ № 229 зачитал перед командой старший офицер Небольсин. Преисполненный достоинства, читал он громко, ясно, не спеша, не впадая в ложный пафос.
Фразу «Силы эскадры не только уравнялись с неприятельскими, но и приобрели некоторый перевес» Аркадий Константинович произнес как ни в чем не бывало. При этом офицеры Алексей Лосев и Юрий Старк молчаливо переглянулись, а комендор Аким Кривоносов захлебнулся глухим кашлем.
Небольсин невольно оторвался от листков, боцман угрожающе выпучил на Кривоносова глаза.
Чтение возобновилось.
Егорьев ничем не выдавал своего отношения к приказу, строго смотрел прямо перед собой. Между тем перед глазами его была необычная сцена, увиденная всей эскадрой: контр-адмирал Небогатое — грузный, не по возрасту располневший — резво поднялся по трапу «Суворова». Рожественский шагнул ему навстречу, обнял, расцеловал. Это потребовало, очевидно, от Рожественского некоторого усилия воли: одутловатое лицо контр-адмирала, безупречно выбритое по случаю встречи, рдело влажными пятнами.
Лобызание получилось натужное, искусственное — они приложились друг к другу, как прикладываются к холодному лбу покойника.
Те, кто стоял поближе, слышали, наверное, как у наклоненных адмиралов звякнули ордена и медали, а Егорьев подумал о том, что теперь на эскадре четыре адмирала и ни один из них в боевой обстановке эскадрой не командовал.
Вообще приказ, нарочито мажорный, не ободрял. За парадной чешуей слов стояли факты. Не час и не два просидел в каюте Егорьева старший артиллерийский офицер Лосев. Оба хорошо знали японский флот. Подсчитали: против наших 9 потрепанных миноносцев японцы могут выставить более 60. Ежеминутно стволы противника будут выпускать более 53 тысяч фунтов металла, мы — менее 20 тысяч…
Завершая чтение приказа, Небольсин все-таки не устоял перед соблазном усилить голос, придать ему должную торжественность, и слова «Господь укрепит десницу нашу» прозвучали особенно зычно. Вся команда — 570 человек — молчаливо внимала старшему офицеру. На господа, вопреки стараниям отца Георгия, уповали немногие. Поэтому и акцент, сделанный Небольсиным, не достиг цели. Матросам была ближе и понятнее пословица: «На бога надейся, а сам не плошай», тем более что до бога — далеко, а до японцев — рукой подать.
Каждый час, каждая минута неумолимо приближали эскадру к противнику. На кораблях всех — от трюмного до командующего — объединяло одно: ожидание. Кочегары у жарких топок и котлов, машинисты в грохоте машин ждали: не придет ли сверху сигнал, не плывут ли на горизонте зловещие дымки вражеской эскадры. Комендоры прислушивались, с минуты на минуту ожидая тревоги. Сигнальщики с фок-мачт напряженно вглядывались: не мелькнет ли перископ, не качнет ли волна грузное тело плавучей мины.
Днем нетерпеливо ожидали вечера, его наплывающих сумерек, вечером ждали густого мрака ночи, ночью с неизменной тревогой ждали минных атак эсминцев…
Все как манны небесной ждали туманов, заволакивающих своим белым молоком океан. Под таким надежным укрытием можно пройти под носом противника и взять курс на Владивосток…
Небогатовские корабли доставили наконец эскадре долгожданную почту. На «Аврору» привезли несколько брезентовых мешков драгоценного груза.
Письма были семимесячной давности — за октябрь 1904 года. Писарь, запуская руку в мешок, вынимал конверт и выкликал фамилию. Нетерпеливо застывшая толпа матросов вдруг поняла, что многие письма попали на «Аврору» но нелепому недоразумению — одни адресовались на корабли, погибшие в Порт-Артуре, другие предназначались команде броненосца «Андрей Первозванный», который еще строился. Тут уж не поскупились матросы на слова, поминая и бога, и родственников в третьем колене, и, конечно, Главный морской штаб!
И все-таки многим эти брезентовые мешки принесли вести с родины. Кто-то даже нюхал конверт, уверяя: