Невский проспект, набережная Фонтанки, где остановились машины, кишели людьми. Весь Петроград превратился в огромный клуб под открытым небом, где встречались и беседовали знакомые и незнакомые люди, где спешили выговориться, сказать о наболевшем, о том, что навсегда уходит, и о том, что придет завтра.
Молодая женщина, продираясь в тесноте по Аничкову мосту, несла, обняв левой рукой, большую кастрюлю. Временами она останавливалась, доставала картофелину и протягивала солдату или рабочему:
— Угощайся, товарищ!
Перепала картофелина и Евдокиму Огневу. Он с минуту стоял, провожая глазами незнакомую женщину, не понимая, почему так ново и так необычно для него это давнее слово — «товарищ». Потом он ел картофелину, недосоленную, остывшую, хотя кастрюля и была укрыта платком. К горлу подкатил горячий ком — пахнуло домом, аппетитным запахом подового хлеба.
Рядом стоял солдат. Он держал картофелину на ладони, отламывал по кусочку, потом остатки отправил в рот и с бессловесной тоской поднял глаза на вздыбленного коня.
Железный конь с заиндевелой спиной, большой, сытый, переместив всю свою тяжесть на задние ноги, поднял высоко передние, изогнул грудь и, казалось, жарко дышал.
Глаза солдата затуманились. Может, вспомнил он, бывший пахарь, своего Савраску? Может, оглушило хмелью полузабытых запахов хрустящего, терпкого сена? Может, прикинул: войдет ли этот холеный, гладкий коняга в его хилый, с подгнившими подпорками сараишко, когда-то срубленный на краю Ивановки или Степановки?
Станичник Огнев молча глядел на солдата с присохшими к ладоням крохами домашнего картофеля, угадывая его думы и сверяя со своими. Солдат не замечал крутоплечего соседа-комендора, отрешенно щурился на солнце. Оно пригревало все жарче, обещая щемящую близость весенней пахоты.
А на Аничков мост уже выкатил броневик. Кто-то горластый звал всех стягиваться к Адмиралтейству, кончать с последним оплотом драконов и царских прислужников.
Когда авроровцы прибыли к «оплоту драконов и царских прислужников», его осаждали десятки тысяч вооруженных людей. В Александровском саду яблоку негде было упасть. Среди голых веток сада повсюду торчали штыки. Группы восставших грелись у костров. В одном из них полыхал деревянный герб царской России. Краска вздувалась и лопалась, плавилась. Пахло паленым. В толпе ждали: вот догорит герб — и Хабалову[17] крышка.
Признав в Куркове старшего среди авроровцев, рабочие говорили ему:
— Где же ваши пушки? Шандарахнули бы разок — враз нам ворота отворили бы!
Иные спрашивали:
— Чего не штурмуем, иглы, что ли, адмиралтейской испугались? Она для нас не опасная, небо проткнула, ворон пугать.
Кто-то объяснял:
— Чего на рожон лезть, нас тут вон сколько — видимо-невидимо, и так сдадутся. Они в мышеловке.
Хриплоголосый рабочий, в мешковатом пальто, с большим прямым носом и цепкими глазами, говорил:
— На Франко-русском уже делегатов в Совет избрали. Путиловцы избрали. От рот, от кораблей делегатов надо. Пора свою власть ставить. Николашке конец.
Авроровцы слушали: толпа — лучшая академия. Все тут узнаешь…
В полдень ухнула пушка Петропавловской крепости. Чугунные ворота Адмиралтейства распахнулись, словно там только и ждали этого сигнала. Из ворот потянулись солдаты, за ними — скрипучий обоз с кухнями, в хвосте почему-то оказались неуклюжие орудия. Колеса оставляли в снегу колею.
Солдаты шли без винтовок, виновато поглядывая по сторонам.
— Одумались, — пронеслось по рядам и легким шорохом унеслось в глубину Александровского сада.
Последний оплот царских прислужников в Петрограде пал.
Жизнь на «Авроре» зарождалась необычная, на прежнюю непохожая, словно великий рулевой враз, круто повернул корабль. Видано ли было такое, чтобы матрос хозяином по палубе шел, не боясь кулака-свинчатки кондуктора Ордина, жестокого и желчного Ограновича, самовластного и свирепого Никольского?! Канул главный боцман Диденко — жаль, не рассчитались за прошлое, должок не отдали!
Раньше матрос на крейсере жил как в тюрьме без решеток. Тут не стань, там не пройди, изволь палубу лопатить, медяшку драить, гальюн чистить.
А теперь… Эх, и житье началось! Вольному воля! Выше голову, матрос! Говори — не оглядывайся, слушай — не бойся! Свободен от вахт — митингуй, песни горлань, слова о свободе слушай, хоть здесь, на Франко-русском заводе, хоть у златоглавого Исаакия, хоть к Таврическому дворцу ступай. Таврический весь Петроград вмещает, да что Петроград — всю Россию. Слыхали авроровцы, что Овальный зал с его колоннами в два ряда на пять тысяч душ рассчитан. Это, наверное, прежде так было, а нынче сколько народу придет, на столько и рассчитан. Всех вместит!
17
Хабалов — генерал-лейтенант, командовавший Петроградским военным округом. За тридцать минут до капитуляции, в 11 часов 30 минут, 28 февраля 1917 года Хабалов отвечал по прямому проводу на вопросы генерал-адъютанта Иванова, которого Николай II наделил чрезвычайными полномочиями, поручив силою карательных отрядов утопить в крови восстание в Петрограде. Вот этот разговор:
«1. Какие части в порядке и какие безобразят?
— В моем распоряжении в здании главного Адмиралтейства четыре гвардейских роты, пять эскадронов и сотен, две батареи, прочие войска перешли на сторону революционеров или остаются, по соглашению с ними, нейтральными. Отдельные солдаты и шайки бродят по городу, стреляя в прохожих, обезоруживая офицеров.
2. Какие вокзалы охраняются?
— Все вокзалы во власти революционеров, строго ими охраняются.
3. В каких частях города поддерживается порядок?
— Весь город во власти революционеров, телефон не действует, связи с частями города нет.
4. Какие власти правят этими частями города?
— Ответить не могу.
5. Все ли министерства правильно функционируют?
— Министры арестованы революционерами.
6. Какие полицейские власти находятся в данное время в нашем распоряжении?
— Не находятся вовсе.
7. Какие технические и хозяйственные учреждения военного ведомства ныне в вашем распоряжении?
— Не имею.
8. Какое количество продовольствия в вашем распоряжении?
— Продовольствия в моем распоряжении нет.
9. Много ли оружия, артиллерии и боевых припасов попало в руки бастующих?
— Все артиллерийские учреждения во власти революционеров.
10. Какие военные власти и штабы в вашем распоряжении?
— В моем распоряжении лично начальник штаба округа. С прочими окружными управлениями связи не имею».