Сказание 1. О темноте, безмолвии и смехе Судьбы
От ранней юности я жребий мой познал,
Из урны роковой – погибельный, несчастный,
И взором трепетным и смутным пробегал
Судьбы моей скрижаль!..
В.Ф. Раевск ий
Вот все и кончилось.
Серебристый тополь неспешно роняет листья на плечи.
Вода в Амсанкте странно черная – словно гладь покрывала Нюкты-ночи, словно кусочек той темноты, что таится за плечами: отвернись, шагни с десяток раз, и будет тебе вечный мрак. Пройди ущельем Тэнара еще пять-шесть стадий, протиснись через расселину, распихав бесплотные тени, которые стекаются сюда со всей округи, – и увидишь пристань, а возле нее – лодку, которая выглядит так, будто вот-вот утонет. Два глаза по краям носа – не глаза, а провалы глазниц. Осмелишься шагнуть в судно – и старик, у которого, кажется, нет сил, чтобы толкнуться веслами, в два счета перебросит через ледяные черные воды Стикса. От пристани недалеко до золотых врат на алмазных столпах – а там уж ты предстанешь перед шестью горящими глазами Цербера. Три разверстые пасти поприветствуют оглушительным рычанием, лениво дохнет огнем дракон вместо хвоста – грозное требование медовых лепешек, которые так любит страж ворот. И если не испугаешься и лепешки при тебе – вскоре, пробираясь в толпе теней, сможешь пройти по полям асфодел я . Не смутишься видом чудовищ, мук, не свернешь с мощенной белыми плитами дороги – и, озаренный отблесками огненной реки, перед тобой встанет дворец Владыки подземного мира – Аида Непреклонного, Аида Гостеприимного, богатого и безжалостного, вечного тюремщика здешних подземелий.
Остановился? Иди, не бойся. Владыки нет в его дворце – ужасающей своей красотой глыбе черного базальта. Вы не найдете его на кручах у Ахерона, где он, как говорят, любит прогуливаться, и у гранатовой рощи, и у Стигийских болот – обители чудовищ, и у провала, ведущего в Тартар… У Леты, где он нечасто, но бывает, его тоже нет.
Потому что он сейчас – напротив меня.
Здесь, на черте пограничья, мир, кажется, еще должен жить, но живет почему-то только серебристый тополь – и тот вечно облетает и никогда не цветет, а в озере никогда ничего не плещется: черная, однородная вода, над которой я сижу, глядя в его лицо. Словно высеченное из скальных пород, скуластое и жесткое, в каждую черточку впитался мрак его мира – и мраком стекают на плечи волосы, и глаза – как провалы Тартара, где нет жизни. Вот он сидит на обрыве, слегка ссутулившись, – сын без родителей, муж без жены, брат без братьев и сестер, губы сжаты в узкую линию – будто вовсе нет рта…
Он?
…я?
И листья серебристого тополя падают на плечи, летят в Амсанкт, смущая черные воды озера, превращая озеро – в зеркало памяти. Тополь тоже знает: все уже кончилось. Теперь обернуться в последнем усилии к той, что замерла за плечами, а потом… потом…
Все потом. А пока пусть чуть-чуть подождет время. Мы с ним – одной крови, я могу попросить по старой памяти. Битва малость затянулась, с пальцев до сих пор капает ихор [1] , а блаженного безделья я не позволял себе очень давно, но теперь все кончилось, и можно посидеть на обрывистом берегу озера – подвести в уме бесконечно длинную черту.
Все кончилось. Что? Ну, то, что когда-то началось.
Из-за спины – то ли вздох, то ли смех. И вопрос – немой: «А ты помнишь, как начиналось?»
Я ловлю на обожженную левую ладонь серебристый лист тополя и гляжусь в черную воду – черную не как Стикс или мой мир, черную, как было там, в начале.
Я размыкаю губы, позволяя дару Мнемозины [2] владеть мною безраздельно.
– Как будто это было вчера.
***
Крик выворачивал легкие. Резал уши. Ввинчивался в виски.
Тонул в непроглядной тьме без остатка. Уходил в безвременье.
Больше крику некуда было деваться.
Здесь есть только тьма – вязкая, душная, липнущая к лицу и телу. И безвременье.
Еще пустота.
Все это мальчик знал – но все же кричал, пока не почувствовал, как растет в груди болезненное ощущение разрыва.
Тогда, поняв, что не может больше издавать звуков, умолк.