Потом не сговариваясь зашагали обратно к полю боя, где гнили сокровища нашей победы. От мертвого – к мертвому, оставляя меня и Убийцу наедине.
«Вы получили, что хотели, – лучше бы Танат не переставал говорить, взгляд у него всегда был острее слов. – Он признал вас как равных себе. Разве не так?»
«Так».
«Почему не ликуешь?»
«Не умею».
А может, не знаю – что такое война на равных с Кроном Временщиком. И понятия не имею, можно ли ее выиграть.
Даже с крайним средством.
– Вы победите, – вдруг сказал Танат. Вслух. Прозвучало безумно – над полным серого праха полем, над местом очередного поражения…
– Что?
– Победите. Победишь. Рано или поздно, но это будете вы.
– Откуда ты взял…
– Так сказал отец.
Наверное, будь тут Гипнос – он заорал бы: «Он заговорил с тобой, Чернокрыл?!»
Я молчал, глядя, как ветер вздымает к небесам то, что осталось от нашего войска.
– Я слышал, как с ним говорила мать. После того, как вы ушли тогда. «Я увидел их, – сказал он. – Они могут стать Владыками. Но они проиграют Крону».
Я фыркнул – утешительно, нечего сказать…
– Молчи. Слушай дальше. Потом отец спросил, почему Кронидов было только двое. Мать ответила, что вы зашли к нему втроем. Он долго молчал. Потом сказал: «Я ошибся. Они станут Владыками». Потом смеялся.
– Смеялся?
– Долго. И больше ничего не говорил.
Больше Убийца не добавил ни слова. Поднял подбородок, показывая, что мне нужно последовать за братьями. Кивнул на прощание. Со свистом свел крылья.
Исчез, не желая лезть в то, что – только для Кронидов. Втроем.
Втроем мы потом и сидели у костра – не возвращались на Олимп, а именно что сидели на границе меж полем победы и полем поражения, словно там установилось какое-то хрупкое равновесие. Чудом не попавший под удар Крона Эвклей увивался возле бараньей похлебки, Циклопы расселись чуть в стороне и закусывали – не хочется даже знать, чем. Зел и Кратос слушали бесконечную повесть Прометея о кузнечном мастерстве. Стикс замерла над свалившейся с ног от новостей Афиной – рука ледяной титаниды по-матерински поглаживала русые волосы дочери Зевса.
Ирида прилетела перед закатом: передала Зевсу радостную весть о рождении сына. Новоявленный Громовержец только дернул щекой. Пробормотал: «Война?» – и отмахнулся от удивления вестницы: «Откуда ты знаешь?!»
И потом уже я – и то был разговорчивее его. О Посейдоне и говорить нечего.
– Охо-хо… у нас же были резервы? Не может быть, чтобы он всех одним махом…
– У него тоже могли быть резервы.
– Армии у него все равно нет. Ну и что, что у нас тоже нет – найдем. Не сунется же он сразу, раз переговоры предложил. Зачем ему вообще переговоры?
– Потому что от мальчишек можно отмахнуться. А с равными разговаривают.
– А что он тебя-то позвал?
– Значит, наблюдал за боем.
– Боится нас, стало быть?
– Да. Трезубца и молнии.
Зевс молча каменел в темноте, подсвеченный отблесками пламени, и черные волосы на сей раз ловили огненные блики. Похлебка стояла у ног брата нетронутой.
– …Гекатонхейры, чтоб им пусто было. С Циклопами не вышло – так что, теперь освобождать их?
– А если даже так…
И вечная пауза, в которую ни один из нас не решается вставить слова, пока не подает голос Зевс – выражая главное и самое трудное:
– Нужно что-то делать с этим серпом.
После этого молчали уже все.
Арг поманил меня из наполненной чавканьем и сопением темноты незадолго до рассвета. Похрюкал виновато о том, что вот оно как бывает… и что барана бы, да, и вина…
Потом наклонился и протянул шлем.
Суровое порождение черной бронзы с невысоким гребнем и искусно сделанными нащечниками. По поверхности разбегались узоры – взвивались языки пламени, извивались змеи, обольстительно и жутко улыбались чьи-то пасти, тянулись костлявые руки… Узоры менялись, и оттого смотреть на шлем можно было вечность.
– Для силы? – спросил я, безразлично оглядывая дар.
– Куды для силы! Для имени. А то какой ты невидимка, если – видно…
Сказание 8. О родственных чувствах и пользе исчезновений
Вчераошапке-невидимке
тыпрочиталасказкумне,
омальчикеипоединке
сдракономвсказочнойстране.
С. И. Кирсанов.
Вчерныхскладкахночисладкомне
Невидимкойреятьвтишине,
В. И. Иванов.
Человек может стать тенью – и его не будут видеть люди, но будут – боги.