– Цыц… курицы!
Увидеть Деметру и Геру с оскорбленно приоткрытыми ртами – а вот это даже лучше нектара.
Стикс, тяжело ступая по вязкому песку, подошла ближе. Села на корточки.
– Что скажешь, лавагет? Удалось хоть что-то?
– Век, – сказал я.
– А цена?
Я отмахнулся. Титанида усмехнулась. Углом рта – намек, не улыбка.
Нагнулась и быстро прикоснулась губами ко лбу, едва слышно шепнула: «Молодец!» – выпрямилась и отправилась по своим делам. Черный гиматий измазался в песке: долго сидела где-то над морем…
Гера и Деметра разевали рты не оскорбленно, а просто так – чайки, онемевшие перед бурей.
Я допил нектар и поднялся: качнуло, в висках всхлипнуло, а так ничего. Левка улыбнулась, глядя снизу вверх: серебряные волосы были нечесаны и тоже с набившимся песком.
– Поговорю с Зевсом.
Она кивнула, шевельнув губами: «Возвращайся, милый». Сестры промолчали, но, когда я подхватил хтоний и двинулся прочь, из-за спины донесся вопрос Деметры:
– Вот и что ты в нем нашла, милочка?
Я знал, где искать брата: фигура в белом хитоне на утесе привиделась с самого начала.
– Дурак ты, – сказал он сердито. Не оглянулся: сидел на обрыве, свесив ноги, как мальчишка, так и говорил. Колчан с молниями ненужной игрушкой лежал чуть в сторонке. – Умный, а дурак. Если будет еще, кому сочинять сказки, в них старший брат будет дураком.
– Век, – бросил я в небо, как когда-то слова клятвы.
– Знаю.
– Откуда?
– Ты бредил. Гестия рассказала.
– Считаешь – зря съездил?
Война еще пока мала, Зевс. Теперь у нее есть время, чтобы вырасти. Набраться сил. Переродиться в нечто совершенно грандиозное.
– Может быть, ты скажешь, брат, для чего этот век? Набрать новую армию? Смертных, которых обратят в прах? Найти союзников? Детей нарожать?
– Этот век – для тебя. Чтобы принять решение. Потому что, сколько бы армий мы ни набрали – Крон наберет больше. Сколько бы молний ты ни метнул – их не хватит на всех. Потому что все равно придется прибегать к крайнему средству.
Но ведь ты же уже это понял, так, Зевс? Да, отец сказал – подстраховался. Выставил охрану у ненасытной, тартарской пасти, в которой дремлет наше крайнее средство – Гекатонхейры, первенцы Земли.
Но что эта охрана тому, у кого есть молнии!
Или шлем-невидимка.
– Ну, тогда это правильно, брат. На такое решение может не хватить века… – и быстро, рыбкой в сторону от одной страшной темы к другой. – У Крона тоже есть свое… крайнее средство.
– Да.
Могу описать, если хочешь. Я его помню до малейшей щербинки. Своего противника.
– Нужно что-то делать с этим серпом, – пробормотал Зевс.
Я не ответил. Брат поднялся, потянулся за колчаном с молниями – на плечо набросил, поправил перетершуюся лямку.
Колчан оттягивал плечо изрядно, хотя с виду молнии казались невесомыми – или на плечи лег не колчан? Решение?
Проходя мимо меня, Громовержец смотрел то ли вперед, то ли себе под ноги.
Не в глаза. Наверное, опасался того, что я могу там случайно увидеть.
Что, брат? «Лучше бы ты не ходил? Лучше бы не давал века передышки? Все равно на такое не хватит никакого века?»
А может он, просто боялся сорваться, встретившись со мной взглядом. Спросить о цене.
Когда шаги младшего затихли, я занял его место. Уселся, свесив ноги над дрожащим, бескрайним зеркалом моря. Хтоний пристроил рядом, как товарища.
Пополневший месяц – раскормившийся серп – посматривал с высоты. Чайки перекликались с нестройными песнями нереид в отдалении. Море потягивалось необъятным телом, устраиваясь на покой: дожидалось колыбельных от Нюкты-Ночи.
В самый раз, чтобы услышать за плечами голос Судьбы.
Земля позади дрогнула, будто по ней ступал кто-то очень грузный.
– Ты чего Зевсу сказал? – спросил Посейдон. – Видал его. Идет, куда-то в себя смотрит. Я тебе того… вина амфору нес, хорошего. Отобрал. Он что – пить пошел куда-то?
– Наверное.
– И не с радости, как я понимаю.
– Наверное.
– Что ты заладил – «наверное» да «наверное»! – скала подпрыгнула, когда Черногривый притопнул в гневе. – Про век-то хоть правда?
– Да. Про век правда.
– А-а… ты вот Гестию видал?
– Гестию?
– Мы вот с ней тут сидели… ну, пришлось малость, – трехдневный перегар говорил лучше слов. – Так она сказала: «Война все равно уже родилась. Теперь то, во что она выльется, зависит от того, на что мы готовы».
– Да.
– Я-то вот думал… я уже, наверное, на все, – вздохнул тяжело, раздувая грудь. – Не по мне это, конечно, – сидеть на этом равновесии и ждать: они нас или мы их. Но если нужно будет – буду сидеть. Если нужно помогать младшему – буду. Только… того… мне вот кажется – он сам еще не знает, на что…