Будет. Будет?
Сердце не ответило – устало за время отступления, которое мы прикрывали втроем: молния, трезубец и колесница. Сердцу было пусто, несмотря на то что вокруг была долгожданная тьма. Сердце замерло, потому что знало: отдыха больше не будет.
Выдернуть меч из груды оружия, подхватить щит – и на стены, где выбивается из сил Посейдон, где Афина, Арес и Прометей скидывают раз за разом вниз жадные черные рати штурмующих, где…
– Они громоздят Оссу на Пелион!!!
Ты что, подслушивала меня, Ананка? А потом шепнула это кому-то из отцовского войска?!
Неужели ты решила быть для нас – такой?
Две горы закачались – одна на другой, под одобрительный рев титанов и великанов, поднявших эту тяжесть. Крепость, воздвигшаяся в опасной близости от нашей – и по склонам новоявленной горы снизу вверх уже ползет плесенью Кроново войско. Заполняет собой трещины, стелется по хребтам, скалясь в нашу сторону, только вот что-то медленно продвигается…
Посейдон – голова перемотана легкомысленным куском зеленого с золотом пеплоса – замер рядом, стискивая трезубец.
– Чего они ждут-то? – выплюнул негромко.
Не ждут. Опасаются.
– Молний, – шепнул я.
А под покрывалом Нюкты царила странная тишь, и молний не было. Они лежали грудой в кузнице Циклопов. Они лежали там, откуда еще час назад ими разил наступавших младший сын Крона.
Они лежали, вместо того, чтобы озарять небо – и бархат измученной долгим ожиданием ночи разбавлялся только светом луны да звезд…
Черная громоздкая масса – наша Ананка – ползла на нас безмолвно и недоумевая. Конечности двигались вяло, словно уже осознавая истину, пришедшую к нам.
Они ползли, чтобы покончить с нами, а мы за стенами готовили потрепанные войска. К наступательному бою.
Всем все было ясно.
Тишину нарушил только наивный вопрос Афродиты:
– А он там с этой Кампе… справится?
И горький смех в ответ, будто смеялась сама гора Олимп, а может, стены нашей временной крепости.
Ближе. Скрежещут камни, качаются во мраке две горы – одна на другой, каменное крошево пачкает облака.
Ближе. Видны огненные отсветы, перебегающие по чешуйчатым спинам. Заросшие грубой шерстью лица. Оскалы – то ли торжествующие, то ли неуверенные.
Ближе. Во рту – словно раскаленная медь, вся моя сущность медленно перетекает в меч, которому не суждено опуститься в ножны еще очень долго.
Ближе. Наконец-то очнулось сердце – бухнуло лениво и мерно в груди, отозвалось стоном в висках, вибрацией – под ногами, далеким гулом – из глубин…
Ближе…
Земля раскололась внезапно и страшно – с визгом разрываемых недр, с сотрясением от мощи, которая прорывалась из них. Косматая туча – нет, две! три! – вырвались на свободу из плена, из пропасти. Рев Гекантохейров заставил посыпаться осаждавших вспять, мы открыли ворота – и шагнули в новый бой, в воздух, напоенный необузданной мощью.
Они теснили нас девять дней – чтобы загнать на Олимп.
Мы отбросили их к Офрису за сутки.
Это был не бой – иступленная, сумасшедшая гонка. Войско титанов дрогнуло сразу, как появились Сторукие, рвануло на перегруппировку, надеясь отступить, перестроиться… куда! Поздно.
Это – крайнее средство. Это – край… край.
Вкатывали на гору камень. С мукой, пыхтя и обливаясь потом. А проклятый валун возьми да и вывернись из рук – подтолкнула его Ананка-Судьба, покатился вспять, увлекая за собой камешки помельче, прорезая со свистом воздух – вниз, к подножию, вниз!
К Офрису! Через то, что осталось от плодородной Фессалии – через сожженную, пропитанную кровью и потом скалистую пустошь, через пересохшие русла рек, выводки драконов, чудовищные цветы, выросшие на крови и трупах. Аэды после поперхнутся несокрушимостью истины: нельзя добраться от Олимпа до Офриса за сутки, нельзя за ночь и день пересечь то, что было Фессалией… И тогда аэды прибегнут к испытанному средству.
«То, что за гранью для смертных – легко для бессмертных, – сложат они. И будет вздыхать кифара: – К Офрису вихрем неслись солнцеликие боги. Теми путями, что следуют ветры и громы…»
Будет лгать кифара – не стыдясь своей лжи.
Мы сами были ветрами и громами. Нет – единым вихрем, поднятым Гекатонхейрами, мы не оборачивались на упавших союзников и отставших смертных, мы…
Время, напуганное, бежало, прикрывая уши, чтобы не слышать нашей поступи. Время вздрогнуло, увидев Сторуких, увидев нас, спустившихся с осажденного Олимпа – и понеслось, стараясь укрыться за пазухой господина, но – поздно!