И волной темного прозрения, словно из вчерашней ночи плеснувшей в лицо: они не удержат. Они же даже не осознают, что это за жребий, неосмотрительно приравнивая его к двум первым, считая только, что он мрачнее, беднее, что это вроде ссылки, не представляя себе, что такое по-настоящему эта ссылка, чем придется в ней заниматься… Стикс не говорит – сама-то знает или нет? А им и не надо.
Они же победители.
Застучало в висках, и обжег ладонь особенно больно шанс. Шанс? Вру. Ладонь левая. След от отцовского серпа, дочерна спаливший кожу, напоминает о себе: рано или поздно…
Никто из них двоих не удержит, и тогда, рано или поздно…
Хохот, мстительный и заливистый, потряс пол под ногами, нет, это просто шепот вокруг, недовольный, это я, не дождавшись приглашения, шагнул к чаше жребия, которую Стикс уже успела наполнить ледяной черной водой из своей речки. В такую воду сунь руку – и не почувствуешь, какой из камней держишь, на это и расчет.
Но для меня вода была прозрачной. Вот они лежат на дне – три жребия. Посверкивает искорками-молниями гранит. Морские отзвуки в прозрачной гальке – отзвуки вчерашней ночи и шепота Левки. Тебе ведь нравится море, особенно ночное…
Вспыхивающий багряной тьмой осколок лавы, словно напитанный изнутри чьими-то страданиями.
Жребий.
Вечность – щитом Тартара.
Чтобы – поздно, а не рано.
Двое братьев замерли, вытянули шеи и сверлят подозрительными взглядами.
Они не удержат.
Зевс увлечется очередной нимфой – и забудет, что там вообще есть Тартар, даже если не забудет – Гера после закатит такой скандал, что бездна разверзнется… Младший вспыхивает, как молния, он не удержит.
Посейдон – тот еще… жеребец. Непостоянен, как вода – не удержит…
Там нужен – щит. Скала. Чтобы стиснуть зубы – и ни на шаг.
Вечность.
Ананка, единственная обманщица здесь – ты. Кто знает, что попалось бы мне, если бы я тянул вслепую, но ты заставила меня сделать это своей волей. Умно. Никто не виноват.
Просто – они не удержат, а я…
Я окунул не правую руку – левую, ту, что с меткой от серпа. Холод вод Стикса, казалось, отсек ладонь напрочь – но зато и печь перестало, просто нет руки. Я увильнул от вопрошающих взглядов остальных богов, подозрительного – Деметры, пристального – Афины, яростного – Зевса, который словно хотел сказать, что знает, кто обманщик, знает…
Да. Поздравьте меня, я обвел вас вокруг пальца. Я решил сам.
Я стиснул в кулаке свой проклятый жребий и рванул руку назад, боясь передумать.
Молча разжал ладонь – только сейчас понял, что у меня так ничего и не отразилось на лице. Во взгляде – не знаю, он у меня выразительный. Лицо же и так и так хранит вечную мину недовольства, тут я могу быть горд: не выдал себя.
Поднял ладонь повыше – сгусток блестящей, отполированной тьмы на опаленной коже. Черное на черном. Отец, у меня для тебя новость. Тебе не удастся так просто от меня отделаться.
Не поздно, не рано – вечность. Я удержу.
Злорадный хохот в Тартаре стих, сменившись тяжелым стоном, вздохом…
Облегченным вздохом. Да не в Тартаре, а здесь. Единый такой, дружный. Громче всех – от братьев и Геры, но и остальные не отстали, выпуская воздух из легких.
Как они, оказывается, боялись, что я выну что-нибудь другое.
– Владыка Аид, – в глазах у Стикс было не прочесть, о чем она думает, но вот странно – она вздохнула вместе с остальными, облегченно, хотя сама ведь – из подземного царства… Неужели знала? – Властитель подземного мира, мира мертвых!
И слегка склонила голову, как бы ставя точку – отныне и навеки.
Я вернулся на свое место, видя, как присутствующие буквально вытекают из своих тронов от блаженного облегчения.
Равнодушно пронаблюдал, как тянут жребий братья – лицо Зевса чуть разгладилось, когда Посейдон вынул морское царство. Посейдон на секунду было нахмурился, рассматривая кварц на своей ладони, но тут же просветлел. Владычество над всеми – это еще и хлопоты, щурились его глаза. Мне-то море, нереиды, тайны, волны… А тебе, младший братец – ни с чем не сравнимая заноза.
Младший без всякого торжества подкинул на ладони свой жребий – землю и небо, и власть над всем, заключенную в одиноком камушке. Теперь он лучился спокойной уверенностью в том, что иначе быть не могло.
Могло, Громовержец. Впрочем, тебе этого не узнать.
Вновь склоняет голову Стикс – отныне и навеки.
– Так и должно быть!
Ликующая Гера первой поднялась с трона, чтобы поздравить мужа. Потом начали подходить дети, Гермес рванул сообщать волю Ананки всем, кто собрался в коридорах и у дворца – плотной толпой; объявилась откуда-то с потрясенным видом та самая Тиха – богиня случая. Еще долго не могла понять, что происходит.