Рыкнуло, но заткнулось тут же. Ну и пусть сидит. Можно было бы пойти и дорезать его, что ли, да на ком потом тренироваться будешь? На Ананке?
Эта, кстати, как ждала – подала голос из тьмы:
– Знаешь, маленький Кронид… Этого сына Ночи не принято просить возвращаться.
– Почему?
– Из-за того, что несет с собой его клинок.
– И что теперь?
– Как это – что?
– Он не вернется, что ли?
– Вернется, невидимка. Если… позвать.
– Как?
Тьма залилась сотней острых колокольчиков – смехом.
***
– У-у-у-у! Хссс! Отвяжис-с-сь, последыш-ш-ш…
Верткий он оказался. Ну, этот, вожак. Я его, скотину, мечом из засады, а он рану зарастил и в бега, а видит он в здешнем мраке лучше меня, а мне среди куч этого старья как бы ноги не переломать.
Хрустнул чей-то череп под пятой – кажется, того, шестирукого, он еще огнем плеваться пробовал. Проехал ногой по потекам черной слизи, удержался, только малость оцарапался…
Ничего, достану.
– Ага – боишься?
– Хс-с-с… испугаешш-шь… бе-ш-ш-шеный…
И ругательства вдогонку. Разговаривает он не очень гладко, а вот ругается здорово, это я после третьей схватки усвоил, когда хвост ему обрубил. Хвост отрос, у этого гада все отрастает, но вот то, что грянуло из пасти…
Крона – и того на икоту пробило.
– Иди сюда, кому сказано!
Молчание в ответ. Хоть бы ругался, что ли, так слышно, куда он уполз. Тьма нынче капризна: антрацитово-синяя, лениво-фиолетовая – то даст рассмотреть, то как углем глаза запорошит, издевается: «А ты на слух, невидимка!».
Дышит и скрипит лабиринт – безразмерная утроба Крона. У каждой кучи мусора – свой голос прошлого. «Умираем…», – стонут людские остовы, доспехи и шкуры. «Разлагаемся…», – мерзко шипит тряпье, морские раковины, прелые листья… «Дер-жим-ся!» – упрямятся мечи, стрелы, копья…
– Отвяжис-с-сь!
Ага, вот оно, левее надо брать, там он шуршит.
Обещал же, что достану этого долгожителя.
По безвременью не скажешь, но последняя тварь – та, мохнорылая, с туловом змеи и здоровыми клыками – выползла на меня что-то уж очень давно. И Ананка не подает голоса, и других тварей нет, а значит – и Танат заглянуть не сможет, он же не приходит без приглашения.
По делу или никак.
Желаешь поединок, чтобы не озвереть, шатаясь в отцовских лабиринтах в одиночестве? Позвать бога смерти проще простого.
Убей.
Сделай так, чтобы Мойры, дочки Ананки, которые сидят на какой-то горе и прядут нити судеб всех и каждого – сделай так, чтобы эти самые Мойры перерезали нить. А тогда уж Железнокрылый заявится доделать остальное.
И можно будет обменяться парой сотен ударов, переломав при этом три-четыре здешних никудышных меча.
Только вот эту заразу поймать, и можно будет…
Вожак-зараза с какой-то радости взвыл на три голоса и совсем не там, где я думал найти его. За развалинами какого-то неизвестного мне храма. За ослизлыми, поглоданными временем камнями, из-за которых, кощунственно вгрызаясь во тьму, разгоняя ее, мелькал маленький оранжевый огонек.
Ноги отказались нести вперед. Пальцы сжали меч. Огонь? Две твари, на которых я наткнулся здесь, плевались огнем. Шестирукий, ага, и еще с козлиным туловом. Танат целых три мига смотрел на то, что от него осталось, только потом хмыкнул и снял с пояса клинок.
А что орут – понятно: с вожаком, небось, сцепились, кто главнее. У них это сплошь и рядом, пока не догадаются, что главный здесь я.
Правда, орут странно.
– Хс-с-с!! С-с-сожру! – ярился вожак за камнями. – Отсс-стань!
– И-и-и-и-и, ткни его в глаз, Гестия! – визжало второе чудовище. – И-и-и, он на наши запасы наступил!
И третий голос – звонкий и твердый:
– Не обижай сестру!
Перемахнув разом через несколько валунов и пару древесных стволов, я не сразу сообразил, кто за кем гонится.
Девчонок было двое: рыжеватая растрепанная худышка с огоньком в ладонях и гладковолосая, статная, задрапированная в ткань – у этой был крепкий сук, покрытый зеленью. Вот этим суком вожаку отчаянно прилетало то в морду, то по башке, то по хребту – смотря что подворачивалось.
Та, что была помельче, метала с ладошки языки пламени.
Орали обе – не переставая.
Зубастая тварь, вконец ошалевшая от такого поворота событий, бессмысленно металась вокруг аккуратно сложенного костерка, выла, клацала клыками, махала хвостом, ругалась – и сама вряд ли понимала, чего ей хочется: сожрать или сбежать.
Мое появление – вернее, наше, сперва лезвие меча, а потом уж я, единой линией – застало живучую заразу врасплох.