Но тут произошло событие, которое завладело вниманием всех находившихся в госпитале: и больных, и здоровых. Ради него задержался в командировке и я.
Уже смеркалось, когда к госпиталю подъехала крытая грузовая автомашина, доставившая раненого офицера в сопровождении молоденькой медсестры. Она проследила, как раненого уложили на носилки, помогла получше устроить его в одной из палат и с тем же озабоченным выражением лица заторопилась обратно к грузовой машине. Вернулась она в госпиталь, бережно прижимая к груди сверток, напоминавший укутанного младенца. И в самом деле, когда медсестра откинула уголок одеяла, все увидели сморщенное личико грудного ребенка. Это было так непонятно, так неожиданно, здесь, буквально у переднего края, где с минуты на минуту можно было ожидать нового жаркого боя. Откуда взялся ребенок, когда из этих мест давно были вывезены все женщины и дети?
- Не может быть! - воскликнул начальник госпиталя, военврач Захаров, увидев ребенка. - Нет, этого не может быть! Вы же доставили раненого? А где был ребенок?
- Спал у водителя на коленях, - тихо ответила медсестра, будто опасалась говорить слишком громко, чтобы не разбудить малыша.
- Шофер в роли няньки? Ничего не понимаю. Впрочем, ладно, потом разберемся. Офицера давайте в операционную, а ребенка... ну, куда-нибудь, где потеплее...
Появление младенца несказанно поразило всех в полевом госпитале.
Дыхание мирной жизни, семейного тепла принес ребенок в эти суровые стены. Вот он слабо пискнул, заплакал... внезапно умолк, причмокнул... Люди теснились в комнате, в дверях, с трепетным вниманием вслушивались в каждый звук. Тяжелораненые, те, кто не мог встать, просили, чтобы крошку принесли к ним в палату, и молоденькая медсестра, совсем почти девочка, матерински умело и ловко перепеленав ребенка, ходила с ним по госпиталю, и раненые молча приподнимались, а лица у них были такие, точно на их глазах совершалось чудо.
Маленькое существо требовательно пыталось высвободиться из пеленок, смешно хватало скрюченными кулачками воздух, сучило тонкими ножками, широко улыбалось, а то вдруг закатывалось криком, если медсестре удавалось вновь его запеленать. И люди разглядывали младенца с удивлением, нежностью...
По пятам за медсестрой - а к ней и без того уже присоединились и врачи, и сестры, и санитарки - неторопливо шагал, накинув белый халат на плечи, шофер грузовой машины, на которой были доставлены в госпиталь раненый офицер и ребенок.
Как я потом узнал, звали фронтового шофера Василием Васильевичем. Фамилия его была Васьков, но в полку его называли просто Васек. Наверно, и оттого, что был он совсем еще молод, да и само это ласковое прозвище удивительно подходило добродушному парню.
Шофер задержался, чтобы по просьбе командира своего полка узнать, как будет чувствовать себя раненый офицер. Но в эти минуты он в самом деле был похож на встревоженную няньку, у которой отняли малыша.
К Васькову я и обратился с просьбой рассказать, какими судьбами младенец оказался на передовой линии фронта, откуда привезли его в госпиталь. Шофер охотно откликнулся на мою просьбу, и это позволило мне записать во всех подробностях начало необычной истории, которая произошла глубокой осенью 1942 года.
А вот продолжить после этого прерванный разговор с фашистским летчиком я не смог...
Думаю, читатель поймет меня, если вместе со мной перелистает странички моего фронтового блокнота.
РАССКАЗ ШОФЕРА ВАСЬКОВА
Он попытался начать рассказ свой в несколько шутливой манере, какая, должно быть, была ему свойственна.
- Значит, хотите узнать, как попал к нам, в полк гвардейских минометов, этот гражданин грудного возраста?
Сказал и умолк. Ладонью потер горло, будто прогоняя внезапную судорогу.
- Знаете что... сперва я вам расскажу про своего начальника, это ведь мы его сейчас раненого привезли. Про инженер-капитана Юрия Петровича Гасилова. Он у нас заместитель командира по технической части, короче зампотех.
Несколько дней назад поехали мы с ним за запасными частями на фронтовую базу. Ну, получили там все, что положено, и едем обратно в свой полк. День тогда вообще был хмурый, а тут дело к вечеру, да еще грунтовую дорогу размыло - еле-еле ползет машина. А зампотех наш, он такой, осторожный...
Шофер снова, как от неожиданного удара, прервал рассказ, болезненно поморщился. Я чувствовал, что он не может, не в силах перейти к самому главному, но не торопил его.
- Мы как запасные части забрали, он мне сразу: "Теперь домой, Васек!" Всегда полк домом называет. Нам сперва чудно казалось, а потом вроде и сами привыкли. И верно, при солдатской жизни какой же еще дом искать? А он у нас примерно с полгода, наш зампотех.
И шофер стал рассказывать о том, как однажды командиру полка гвардейских минометов полковнику Колчанову доложили, что его спрашивает какой-то штатский. "Что такое? Кто пропустил его в расположение полка?" возмутился Колчанов, однако приказал привести к нему неведомого штатского. В полутемную землянку, освещенную крохотной электрической лампочкой, вошел, согнувшись чуть ли не вдвое, высоченный человек в кепке, теплой куртке, с шеей, обмотанной длинным шерстяным шарфом. "Гасилов! - закричал полковник так, что крик его услышали даже в соседних землянках. - Вы ли это? Какими судьбами вас сюда занесло?"
А Гасилов спокойно размотал шарф, снял кепку. Выпрямившись, он упирался макушкой в потолок землянки. "Узнали, Иван Афанасьевич? - спросил он. - Я к вам не случайно попал, три месяца этого добивался и добился все-таки. Узнал, наконец, где ваше хозяйство находится, вот и назначили меня к вам. В общем, вырвался, доказал, что специальность моя на фронте нужна не меньше, чем в тылу..."
Васьков рассказывал с такими подробностями, будто сам был свидетелем встречи двух друзей. Потом я понял, что, должно быть, зампотех во время какой-нибудь из поездок рассказывал ему об этой встрече.
- Он ведь у нас удивительный, наш зампотех, - продолжал Васьков. Ему двухпудовую гирю поднять, подбросить ничего не стоит. Говорит: "Легкая разминочка". И осторожный он... Да... Значит, едем мы с запасными частями. До Котлубани четыре-пять километров. Едем этой дорогой, а по обочинам разбитые вагоны лежат, с рельсов сброшенные, кругом покореженные. И тут увидели мы из окна кабины такую страшную картину, что я хотел проскочить, не оглядываясь. Но Юрий Петрович велел остановить машину.