— Благодарю вас — и сегодня же деньги переведу. Я попрошу вас величайшую осторожность соблюдать, ничто не должно на мою заинтересованность в этом деле указывать,—его собеседник четко и твердо выговаривал русские слова.
— Так вы же мне за это и платите! — не моргнувши глазом соврал Гиена, словно это и не он назвал Ивану его имя.- Только я не понимаю, в чем здесь ваш интерес?
— А разве я вам плачу за то, чтобы вы свое любопытство удовлетворить смогли? — тут же получил он в ответ.
—Извините,—Гиена тут же пошел на попятную.— Значит, я жду деньги...
— А я информацию от вас ожидаю, самую подробную. Что-то может незначительным для вас показаться, а мне очень многое сказать может. Желаю удачи.
Гиена отключил телефон и задумался: в чем же все-таки действительный интерес его странного клиента к этому практически разорившемуся заводу.
Секретарша директора Александра Тимофеевна — уставшая седая женщина — стояла на страже директорского кабинета насмерть. Собравшиеся в приемной люди, которым она пообещала, что директор будет принимать после одиннадцати, требовательно гудели, подсовывая ей под нос часы, и уговаривали заглянуть в кабинет.
— Не пойду! — твердо заявила она.— Вы что, хотите, чтобы меня с работы выгнали? Мне до пенсии всего два месяца осталось, дайте доработать спокойно. Идите за Наумовым, если он решится, то пусть сам и идет.
Все понимающе молчали; если Богданов и раньше кротостью характера не отличался, то теперь вообще словно с цепи сорвался: мог обругать последними словами, а мог и выгнать по любой статье, которая ему только на ум взбредет, кого угодно, хоть собственного заместителя. Кто-то из наиболее нетерпеливых отправился за директорским зятем Николаем Сергеевичем Наумовым который с недавних пор стал его первым заместителем. А тот, не желая рисковать в одиночку, прихватил с собой зама по общим вопросам Федора Семеновича Солдатова, бывшего начальника Пролетарского райотдела милиции, и зама по вопросам безопасности Михаила Владимировича Чарова, бывшего капитана ФСБ.
Когда эта троица появилась в приемной, все замолчали — не любили на заводе, где люди работали из поколения в поколение, пришлых, тем более директорских прихвостней, нахватавшихся всех возможных благ за счет простых работяг.
— Шура, ты в кабинет заходила? — спросил Наумов.
— Нет, Николай Сергеевич, и не пойду. А ключи от кабинета вот,— и она положила на стол кольцо с ключами.
Замы переглянулись.
— А вдруг ему плохо стало? С сердцем? Он же понервничал, вот мы и беспокоимся,— предположил Солдатов.
— А мы действительно беспокоимся! — заявил Наумов и стал открывать двери;— Папа? — негромко позвал он, чуть приоткрыв внутреннюю.— Папа, как вы себя чувствуете? — он открыл дверь до конца и, увидев на столе для заседаний голову Богданова с всклокоченными волосами, визгливо, как женщина, заверещал.
Солдатов отбросил Наумова в сторону и шагнул в кабинет. Его трудно было чем-то пронять — всякого за свою службу насмотрелся, поэтому он только хмыкнул, покачал головой и достал сотовый. Чаров тоже вошел и встал рядом с Федором Семеновичем, он побледнел, но истерик не закатывал.
— Прокопов,— сказал Солдатов, обращаясь к своему преемнику.— Подъезжай-ка ты на судоремонт с ребятишками, со всей командой... Чего-чего?! Барина грохнули, вот чего! Добрались все-таки!
Отключив телефон, он повернулся к Наумову, который, согнувшись в три погибели, опирался рукой о стену — его неудержимо рвало.
— Пошли, Николай Сергеевич,— предложил он, дождавшись, когда тот немного придет в себя, и беря его под руку.— Примем по сто грамм для поправки здоровья.
Когда они повернулись к двери, то увидели в проеме лица дожидавшихся приема людей — выражения были самые разные: торжествующие, злорадные, ехидные, но ни в одном не было ни сочувствия, ни жалости, ни сострадания — и, как оплеванные, прошли эти трое через молчаливую, раздавшуюся перед ними толпу.
Приехали криминалисты, эксперты, районный прокурор, все ходили, смотрели, фотографировали, расспрашивали, допрашивали. Только результаты этой работы были опять неутешительные — никаких следов не было.
В то время, когда милиция осматривала труп Виктора Петровича, Александра Тимофеевна лежала в обмороке, а те немногочисленные рабочие, которые еще оставались на заводе, активно обсуждали, чего им теперь ждать — плохого или хорошего, по проселочной дороге, ведущей от одной из маленьких, стоящих на левом берегу Волги деревушек, в которой остались только доживающие свой век старики, в направлении федеральной трассы на Москву пылил старенький, неоднократно битый «Москвич». За рулем сидел Алексей, а устроившийся на заднем сиденье Иван безрадостно думал о том, что не таким ему когда-то виделось будущее этого мальчика, как, впрочем, и всех остальных детей. Он тяжело откинулся на спинку сиденья, и его мысли невольно вернулись к тому самому летнему дню 96-го года, с которого все это и началось.