– Товарищ дорогой, ну, а документы?..
– Граждане, это уж ваше дело за своими жильцами смотреть.
– Да ведь он же не жилец!..
– Однако живёт…
Семён Петрович с отчаянием развёл руками.
– Вся надежда на юрисконсульта, – сказал он, – схожу к нему… главное, тема такая, язык не поворачивается…
Управдом махнул рукой и вышел, оставив Семёна Петровича в обществе семи блестящих примусов.
Юрисконсульт был после товарищеского юбилея и зевал так, что челюсти трещали на всю квартиру.
– Генрих Четвёртый? – спросил он, закуривая и размахивая спичкой, – это тот, что ли, который в Каноссу ходил? Или… а-у-а (он зевнул)… французский?
– Французский… А впрочем, кто его знает.
– Положим, это не важно… Будем рассуждать сначала de facto, а затем de jure. Вы извините, что я все зеваю. Что мы имеем de facto? Наличность в вашей комнате какого-то постороннего гражданина. Обстоятельства его въезда нас пока не интересуют. Гм… вы имеете что-либо против его пребывания у вас?
– А как же не иметь. Нормальная площадь для двоих, потом, ведь я женат. Знаете, бывают интимные положения.
– Это нас пока не интересует. Так. Стало быть, вы желаете, чтоб он выехал?
– Очень желаю.
– Подайте в суд.
– Да ведь, Александр Александрович, неловко мне при моем служебном положении о спиритизме заикаться.
– Тогда примиритесь. Ну, пусть живёт… Ведь это, так сказать, вроде миража.
– Да у него документов нет, у подлеца такого.
– Объявите в газете, мол, утеряли документы какого-нибудь там Черта Ивановича Вельзевулова…
– Гм… Но ведь стеснит он нас ужасно.
– Да… особенно если это французский Генрих… Больше всего опасайтесь его насчёт… вот этой штучки.
Юрисконсульт сделал непередаваемый жест.
Семён Петрович побледнел.
– Ну, что вы, король-то! – сказал он несколько неуверенно.
– Ого! Почитайте-ка «Королеву Марго»… Хотите, дам?..
– Да, любопытно ознакомиться… Господи! Вот ведь незадача. Убить его, что ли?.. Как это по закону? За убийство духа?..
– Гм… Если бы вы были уверены, что тело его вполне астральное. Он как в смысле человеческих потребностей?
– Это вы в смысле уборной? Пользуется.
– Вот видите. А вдруг он после смерти не испарится? Куда вы с трупом денетесь?.. Впрочем, я могу одного медика спросить…
Юрисконсульт подошёл к телефону.
– Три четырнадцать восемь… благодарю вас… Иван Петрович?.. Здравствуйте!.. Нет, спасибо, она ничего… Вчера вырвали под кокаином… Вы извините, тут такой случай… дух материализовался на спиритическом сеансе… дух… ду-ух… да… да… И не уходит из квартиры… Что будет, если попробовать его убить?.. Что? Вчера? Да, на юбилее был… Сильно… И вино и водка… Ну, это я не считал… Ну, штук двадцать… Так не знаете?.. Извините… Дарье Ниловне ручку.
Юрисконсульт положил трубку и как-то смущённо пощупал себе лоб.
– Убивать рискованно, – сказал он.
– Ну, а что же делать?..
– Выправьте ему документы, пропишите, а потом осторожно поднимите дело. Вы не спрашивали, как у него с профсоюзом?
– Наверное, плохо.
– У вас все основания его выселить, тем более что теперь с духом особенно не будут церемониться. А может быть, он понемножку и сам как-нибудь… испарится. Вы сквозняк почаще устраивайте.
Семён Петрович вздохнул.
Он вышел на улицу.
Был тёплый майский день, сады зеленели, высоко над улицей визжали стрижи.
Семёну Петровичу вдруг пришла в голову просто шальная мысль: а ну, как все это сон, а ну, как никакого Генриха нет, а ну, как сейчас придёт он в свою комнату, растянется на диване и соснёт крепко, с хорошими снами…
Подходя к дому, он тревожно поглядел на своё окно, блестевшее на солнце высоко, под самою крышею пятиэтажного дома.
Даже шаг задержал, чтобы продлить удовольствие испытываемой надежды.
Но из подъезда вышел Стахевич в каком-то полосатом пальто и шляпе, столь необыкновенной, что, конечно, сразу возникала мысль о нетрудовом элементе. Башмаки же малиновые, с острыми-острыми носами.
– Был сейчас у ваших, – сказал он, хватая Семёна Петровича за пуговицу, – все-таки это случай замечательный (он понизил голос)… живи мы в Англии, вам бы сейчас журналисты покою не дали, мы бы уже все знаменитостями были, а тут… молчок… А явление-то между тем мирового порядка. Вот она вам, рабоче-то крестьянская.
И он пошёл, напевая:
Семён Петрович остался стоять в полной прострации.
«Пойду-ка к Красновидову, – решил он, – и все ему выложу. Была не была. Либо пан, либо пропал».