– Я пошутил, – пробормотал Семён Петрович, бледный, как смерть, трясясь и конвульсивно улыбаясь, – ничего подобного не было.
– Как не было?..
– Так… я это… нарочно рассказал… для смеху.
– Да вы что, пьяны, что ли?
Семён Петрович, чувствуя, что голоса у него нет, молча утвердительно кивнул головою.
Красновидов немного успокоился:
– Где же это вы с утра налакались?
Семён Петрович нашёл в себе силы прошептать:
– В госпивной…
– Ну, положим, сегодня праздник… Только в другой раз вы, пожалуйста, когда напьётесь, дома, что ли, сидите… Как не стыдно – семейный человек…
Семён Петрович вышел, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног.
– Приведите ребят, – донеслось из-за закрывшейся двери. – Керзон, иси!
Как некий лунатик или сомнамбула – хуже, как тень самого себя, дошёл Семён Петрович до дому и поднялся по лестнице.
Счастье, что по случаю весны жильцы все с утра ещё уехали за город, и покуда в квартире разговоры ещё не поднялись. А может быть, в самом деле это все обман, мираж, игра расстроенного воображения?
Он хотел отворить дверь своей комнаты, но она не поддавалась.
– Кто там? – послышался испуганный голос Анны Яковлевны.
– Я.
– Сейчас, Сеничка.
Анна Яковлевна не сразу отворила дверь.
– Я переодевалась, – сказала она шёпотом.
– А он где же?
– А вон он.
Генрих Четвёртый сидел на балконе и курил папироску.
Это был человек с плохо выбритыми щёками и с каким-то пренебрежительно-мрачным выражением лица. Пиджак Семёна Петровича был ему, по-видимому, узковат, ибо он поминутно расправлял руки и недовольно ёрзал спиною.
– Зачем он на балконе сидит? – шёпотом сказал Семён Петрович. – Увидеть могут.
– Он только что вышел.
– А как же ты при нём переодевалась?
– Ну, что ж такого?.. Духа ещё стесняться…
– Говорят, он бабник ужасный.
– Да что ты?..
– Я не хочу, чтоб ты с ним наедине оставалась.
– Что ж, ты меня ещё к призраку ревновать будешь?
– И вообще он жить у нас оставаться не может…
– Генрих Четвёртый, очевидно, слышал последнюю фразу, ибо он вдруг встал и вошёл в комнату. Мужчина он был с виду весьма рослый.
– Кто это не может оставаться жить?.. – спросил он.
Семён Петрович проглотил слюну.
– Вы не можете…
– Во-первых, не «вы», а «ваше величество» или «сир», а во-вторых, как это не могу?
– У вас… какие документы?
– Вот один документ, а вот другой…
С этими словами король показал сначала один кулак, а потом другой.
– Это мои документы и аргументы…
Семён Петрович вспотел и мокрой рукой погладил себе щеку.
– Короли себя так не держат, – пробормотал он.
– А ты почём знаешь, как себя короли держат… Кровь и мщение! Не будь здесь дамы, я бы сделал из тебя фрикассе.
– Теперь власть трудящихся…
Король свистнул:
– Ну и трудись себе на здоровье.
– Я с вами не шутки шучу. И управдом то же говорит, и юрисконсульт… И товарищ Красновидов весьма недоволен…
– Чем же он, собственно, недоволен?
– Во-первых, что вы король… а кроме того, дух… это теперь изживается…
Генрих посмотрел вопросительно на Анну Яковлевну.
– Вы разрешите, сударыня, сделать из него фрикассе?
– Я за тебя краснею, Сеня, – сказала Анна Яковлевна, – ты пойми, это же как бы наш гость.
– Я его в гости не звал.
– Ну, другие звали.
– А это меня не касается… Потрудитесь очистить площадь… Сию же минуту… Чтоб духу вашего тут не было… Нахал…
Генрих побагровел.
– При даме? – пробормотал он и вдруг, схватив Семёна Петровича за шиворот, вышиб его за дверь, которую мгновенно захлопнул и запер.
– Я сейчас в милицию иду!..
– Кланяйтесь там…
Семён Петрович, ещё дрожа от волнения, сбежал с лестницы. Но внизу столкнулся с управдомом.
– Я обдумал все, – сказал тот, – и вы, конечно, обязаны его прописать. Сделайте публикацию в газете об утере документов от имени воображаемого лица… Фамилию я выдумал: Арбузов… Имя можно… ну, хоть Иван Иванович… Тогда он станет как бы легальным лицом, и можно на него в суд подать и всякая такая вещь. А за спиритизм, я справлялся, может вам влететь, особенно принимая во внимание вашу высокую сознательность, как фининспектора.
– А где ж я жить буду?
– Теперь дело к лету. На дачу поезжайте… а к осени как-нибудь…
– Да ведь, товарищ дорогой, я эдак площади могу лишиться.