– Пока нет. Не могу слов подобрать… да и тут еще новости не особенно приятные. Об этом вообще не знаю, как говорить буду. В общем, чует мое сердце, что дочь ваша через пару недель аккурат билеты в N. затребует, – со вздохом признался Женька, – и я этот момент хочу оттянуть, насколько будет возможно. Не могу придумать, как ей все это преподнести. Угораздило же сына вашего… других городов мало, что ли?
Виктор Иванович тоже вздохнул:
– Вот я ему тоже об этом сказал – зачем, мол, тебе город, в котором до сих пор помнят твою фамилию?
– Ну а он что?
– Мне кажется, он именно на это ставку и делает, – признался Виктор Иванович, – я много думал об этом и других причин просто не нашел.
– Ну и гнида сынок ваш, – процедил Хохол, которого попытка Дмитрия использовать имя сестры в своих целях разозлила до крайней степени, – и я даже извиняться перед вами за слова не буду.
Виктор Иванович промолчал – зная характер зятя, он прекрасно понимал его реакцию и извинений, понятное дело, не ждал. За то, что в свое время сделал Евгений для его дочери, старый журналист был готов простить ему многое, в том числе и нелюбовь к сыну. В душе Виктор Иванович был согласен с Хохлом – Дмитрий иной раз поступал непорядочно и не желал слушать никаких доводов. И если он, как отец, не может сделать выбор в пользу кого-то из детей, то Евгений от этого выбора освобожден – он защищает жену и не выбирает способов для этого, а действует как умеет.
– А с кем останется Грег? – перевел разговор Виктор Иванович. – Или с собой берете?
– Он со скаутами в поход ушел, на месяц почти. Потом Генка встретит и привезет к нам, если, конечно, к тому моменту мы еще в Черногории будем. Ну а нет – здесь с ним останется, присмотрит, не в первый раз.
– Вот и хорошо, что в поход пошел, – обрадовался Виктор Иванович, – ему не помешает.
– Да ему-то не помешает, но вот мама наша тут такой концерт мне закатила – как наседка, честное слово, – со смехом сказал Хохол, – никогда бы не подумал, что моя жена на такое способна. Но мы ее вдвоем уговорили.
– Женя, если вы вдруг решите лететь в N., ты мне сообщи обязательно, – попросил журналист после паузы, – потому что я тоже туда собираюсь, и нам не нужно давать окружающим пищу для размышлений. Ведь явно придется столкнуться в городе. Я должен знать, с какой легендой вы там появитесь, чтобы не подвести.
– Ишь ты – «с легендой»! – беззлобно поддразнил Женька, закуривая очередную сигарету. – Прямо шпионские страсти у нас. Конечно, я вам постараюсь сообщить как-то, но не могу обещать. Сами же понимаете – с вашей дочерью ни к чему невозможно подготовиться заранее, у нее свои планы и свои способы, которыми она не всегда делится даже со мной. А вы-то чего там забыли, кстати?
– Дмитрий просил помочь с информационной поддержкой.
– А-а… пресс-секретарь, значит, ему нужен… – протянул Хохол, снова вскипая от злости.
– Женя, я его отец… – примирительно сказал Виктор Иванович, и Хохол не стал развивать тему:
– Да я понимаю. Ладно, я вас предупредил, постараюсь быть на связи.
Они попрощались, и, положив трубку, Хохол вдруг вспомнил, что не сказал тестю ни слова о возможном появлении на маленькой провинциальной сцене еще одного актера в лице Беса. Но, поразмыслив, он решил, что поступил правильно – на месте будет видно, что с этим делать, а в том, что на этом самом месте они в конце концов непременно окажутся, он даже не сомневался. Обманывать Марину можно довольно долго, но не бесконечно.
Глава 10
Москва
Хвастовство – признак неуверенности.
Грубость – признак бессилия.
Надежда на пользу от их проявления – признак глупости.
Виктор Иванович налил себе свежего чая и ушел в большую комнату, сел на диван и достал с полки низкого журнального столика толстый альбом с фотографиями. Он редко брал его в руки, предпочитая не бередить душу, рассматривая лица людей, которых либо уже нет, либо связаться с ними невозможно. Здесь были старые снимки его родителей, покойной жены, совместные семейные фото с маленьким Дмитрием. И только на двух последних страницах он поместил фотографии Марины, Евгения и маленького Грегори. Егорки. Снимок дочери был один, и тот она позволила сделать с большим трудом, понимая, что некоторые вещи бывают опасны для тех, кто к ним прикасается. Виктор Иванович всматривался в красивое, словно точеное лицо Марины, так похожее на лицо ее матери, и не мог вспомнить, как дочь выглядит сейчас, после нескольких пластических операций. Она изменилась до неузнаваемости, не осталось ни единой черты от этого великолепного лица, разве только взгляд. Но – так было нужно, и Виктор Иванович смирился, как смирился и Хохол. И только Грегори нет-нет да и припоминал матери перемены, которые его испугали. Он, разумеется, тоже привык, приспособился, но часто вслух жалел о том, что мать решилась измениться так сильно.