людьми, поставленные родством?
Механизмы этого процесса пока неясны, но сам факт расширения сотрудничества и роста «ультрасоциальности» именно в
эпоху цивилизации неоспорим. Характерно, что этот рост сопровождался появлением новых идеологических маркеровсимволов, благодаря которым «чужие» люди могли обозначать и воспринимать себя как сотрудничающую группу86. Очевидно, важную роль
здесь играла конкуренция, «борьба эгоизмов», побуждающая, как ни парадоксально это звучит, к объединению: как и прежде, в эпоху первобытности, наибольшие преимущества были у внутренне сплоченных групп, только теперь эти группы формировались на других основаниях – профессиональных, религиозных, классовых и т.д.
Но помимо конкуренции, которая слишком часто служит для
социологов «палочкойвыручалочкой», не стоит забывать, что
86 Richerson R., Boyd R. ቮe Evolution of Human Ultrasociality // I. EiblEibesfeldt, F. Salter (eds). Ethnic conቮict and Indoctrination. Oxford, 1998.
126
солидарность и альтруизм потенциально заложены в человеке: согласно каббале, они присутствуют в нем в виде информационной записи «решимо», воспоминания о бывшем, исчезнувшем состоянии единства. Переход от полной разъединенности
к единству – основная цель эволюции, поэтому вполне закономерно, что стержневой линией истории было расширение границ
солидарности: от родовой или соседской общины к племени или
племенному союзу, а потом – к государству или еще более крупной общности – цивилизации, часто включающей много народов
и государств. Становление сложного общества было поворотным
моментом на этом пути: люди, конечно, продолжали ощущать
себя частью малых групп, близкого окружения, но одновременно
и других, более крупных и далеких.
У такой расширенной солидарности тоже имеются изъяны. Альтруистическая сила предстает здесь не в своем чистом, совершенном виде, она смешана с разъединяющей силой эгоизма, действует
несамостоятельно и неосознанно. Такая специфическая, характерная для «нашего мира» солидарность, которую можно назвать
эгоистической солидарностью, поверхностна и неустойчива, соседствует с этническими, религиозными и социальноклассовыми
конфликтами.
Кроме того, в отличие от «естественной» солидарности малых
групп она далеко не всегда вызывает интенсивные эмоциональные
переживания, ее витальная сила не слишком велика, хотя при экстраординарных обстоятельствах может возрастать. Это часто происходит во время освободительных движений, войн и особенно перед угрозой иноземных вторжений. Одна из таких ситуаций была
блестяще показана в романе Л. Толстого «Война и мир», в описаниях событий 1812 г.: сословные перегородки рушатся, общие интересы преобладают над частными, и общество (или, по крайней
мере, основная его часть) чувствует, думает и действует как один
человек. Однако такие состояния обычно не длятся долго.
И, наконец, солидарность в сложных обществах часто имеет
принудительный характер, формируясь под давлением государства, которое располагает большими средствами для ее поддержания: используются административные структуры и военные
силы, материальные стимулы, моральные нормы и идеологические
лозунги. здесь стоит заметить, что марксистское представление о
127
государстве, прежде всего как аппарате насилия и классового господства, не выдерживает проверки фактами и уже давно раскритиковано. Помимо подавления государство, даже в древневосточных
деспотиях, выполняло важнейшие для общества функции: организовывало и координировало хозяйственную деятельность, регулировало социальные отношения. Там, где потребность в координации была выше, быстрее совершался переход к централизованной
государственности. Так, в Древнем Египте объединение страны и
сильная власть имели жизненное значение для экономики: природные условия требовали создания единой ирригационной системы, поддерживать которую можно было только централизованно. Во
времена смут и распада единой государственности эта система немедленно приходила в упадок, поэтому восстановление прежнего
порядка вещей было неизбежным.
Появление государства было также ответной реакцией на критически высокий уровень имущественной и социальной дифференциации, которая ставила под угрозу целостность общества. Регулируя социальные отношения «сверху», власть ставила преграды
на пути чрезмерного развития эгоизма, оберегала человека от стихийных проявлений его «самости», оказывая дисциплинирующее
воздействие. Возникновение государства иногда сравнивают с пробуждением контролирующего «Я» в сознании взрослеющего ребенка. На смену спонтанности поведения приходит осознание себя
и понятие «другого», а самое главное – начинают усваиваться нормы, по которым должны строиться отношения с этим «другим».
Поэтому, сколь бы ни была поверхностной, «механической», принудительной замешанная на эгоизме солидарность в сложных
обществах, ее не надо недооценивать. Она всетаки приучала человека ощущать себя – хотя бы временами – частью не только близкого окружения, но и большого целого, и действовать, с точки зрения
социологов, «внерационально», т.е. ориентироваться на групповой интерес, даже если это действие требует жертв и совершается
во имя незнакомых людей.
Неустойчивость солидарности, тесно сращенной с эгоизмом
и лишь иногда противоборствующей ему, – еще одна глубинная
причина периодически повторяющихся кризисов и циклическиволновых ритмов развития цивилизаций. Едва ли не впервые эту
проблему досконально проанализировал арабский мыслитель и
128
политик XIV – нач. ХV вв. Ибн Халдун. В своем монументальном
труде «Мукаддима: введение в историю» он предложил теорию
политических циклов, связывая расцвет и падение государств или
правящих династий с уровнем солидарности, которую обозначил
словом асабия (в буквальном переводе с арабского – «чувство
группы», «участие в общих делах»)87.
Сравнивая две этнические группы средневекового Магриба – берберов, «людей Пустыни», живущих общинами, и цивилизованных арабов, «людей Города», Ибн Халдун отметил, что
асабия очень сильна в маломасштабных, простых обществах, где
способность к коллективным действиям повышает шансы на выживание. В городах – оплотах цивилизации, напротив, солидарность слаба и уменьшается по мере достижения экономического
процветания. Наибольшую опасность, с его точки зрения, представляет тяга к роскоши. Ее жертвами становятся главным образом
«верхи», правящая династия, в результате усиливается конкуренция, ведущая, с одной стороны, к изнеженности, а с другой – к расколу. В условиях материального достатка население растет быстро, а в ответ власти усиливают меры принуждения и притеснения. В
конце концов, уровень асабии резко падает, общество слабеет и
становится легкой добычей для завоевателей. «Люди Пустыни», не имеющие никаких технических преимуществ, могут одержать
победу над «людьми Города» только благодаря своей сплоченности, но, установив новую династию, с течением времени повторят
путь своих предшественников.
Теория Ибн Халдуна, который считается первым социологом
в современном смысле слова, вызывает большой интерес у исследователей и даже используется как основа для математического
моделирования исторических циклов88. И действительно, в истории часто случается так, что в полном соответствии с теорией
Ибн Халдуна солидарность уменьшается на этапе, когда цивили87 Ibn Khaldun. ቮe Muqadimmah: An Introduction to History. N.Y., 1958. V.1.
P. 374.
88 Связь между экономическим процветанием и моральным упадком общества, растлевающее воздействие роскоши отмечали и задолго до Ибн Халдуна, но именно в его теории критерием жизнеспособности общества является солидарность. Современные трактовки этой теории см.: Gellner E.