Он был окрылен, готовый на любой «захват», на любую близость и сердцем, и телом, и душой. Артем чувствовал, что еще встретится с Людмилой, а иначе б она не дала ему свой номер телефона.
Моздок.
Военный аэродром.
Борт «Ил-76» готовился к взлету. Сновали туда-сюда машины, солдаты выгружали раненых и сопровождали их или заносили на носилках в открытое сзади у самолета «хайло». Посадкой руководил полковник с черной добротной бородой, похожий на душмана. Артем лежал на своих носилках и наблюдал, как из двух подошедших «Уралов» сгружали ящики с «двухсотыми», которых надлежало передать родственникам в Ростове-на-Дону.
— Как же неуютны в сознании человеческом все-таки были эти слова — «двухсотый», «трехсотый», погибший и раненый. Это чьи-то сыновья, братья, мужья, отцы, а может, как и он, «трехсотый», чей-то дедушка.
Артему доводилось, один раз сопровождать погибшего офицера спецназа и дважды передавать погибших бойцов родителям. Что испытываешь при всем при этом, передать на словах не возможно. Тут и чувство вины, и обида, и горечь утраты, и злость на все то, что есть на этом свете. Костеришь, материшь в душе правительство и командование, проклинаешь «духов», долбанную устаревшую технику, а особенно эту затяжную бойню, эти «хреновы» зачистки и всю эту непонятную для боевого офицера войну. Патриотизм слетает, как шелуха с боевого гонора и бравады, и тут-то задумываешься и о себе, и как, и зачем ты на этой непонятной войне. Он снова вспомнил Илью.
Это было в конце мая 1987 года. Артем по замене прибыл в СГВ (северная группа Советских войск в Польше) в танковый полк мотострелковой дивизии, расположенной тогда в Борне-Сулиново. Командиром разведывательной роты этого полка был капитан Касьян. До того Илья больше двух лет отвоевал в Афгане, имел боевые ордена и медали и так пришелся по душе новому командиру полка, что их совместные труды вывели через полгода разведывательную роту в лучшую роту СГВ. Вечная память Илюше! Какой был человечище!
Воспоминания прервали солдаты, взявшие носилки с Артемом, и понесли их в салон грузового самолета. Он смотрел на молодых, но уже крепких солдат из медсанбата и подумал: «В тылу выжить шансов гораздо больше и вернуться не в цинковом гробу, а почти героем домой тоже больше. Но и эта работа не простая». Пацаны явно не робели, пожалуй, уже привыкли к таким загрузкам. В Моздоке не стреляют, это перевалочная база. Аэродром постоянно гудит, как растревоженный улей. А может, вот эти пацаны, как многие другие, тоже рвались на войну в Чечню.
Таких Артему приходилось встречать гораздо больше, чем тех, кто никуда не рвался. Так ведь можно выделиться среди своих сверстников, доказать себе, что ты не трус и, конечно, надеяться на свое возвращение живым. «Кого-то зацепит, но только не меня», — размышлял дальше Артем. Нет, конечно, они молодцы, эти пацаны, и в этом Артем не раз убеждался. Орешь ему: «Брось, ложись, ползком!» Он же тащит своего, уже мертвого, брата — солдата под огнем «духов», а, вытащив, сам падает с пробитой головой, получив смертельное ранение еще до того, как пуля сразила его товарища. Нет, пацаны молодцы! Стояли такие под Северным Бамутом, стояли тогда насмерть окруженные в засаде наши разведчики, до последнего вздоха бились, до последнего патрона. Хлыщет кровь фонтаном, а он тащит взводного. Перед последним своим движением, перед последним вдохом еще и улыбается от радости, что помог, вытащил. Ну, сколько ж таких героев полегло на земле Афганской и на земле Чеченской? Кто скажет?
Салон «Ила» был битком набит военным людом. Нашлись, конечно, и те, кто узнал Артема. Когда самолет набрал высоту, эти парни поднесли Артему стакан водки и кусок хлеба со свежим огурцом. Помогли выпить. Стало намного лучше, уже не ныло так плечо, все приобретало более позитивный оттенок происходящего. Конечно, пить еще не разрешалось, так как антибиотики тоже кололи еще в болезненные ягодицы Артема, а эта смесь не желательна для качественного выздоровления. Но разве была возможность отказаться?