И вновь десять тысяч солдат вытянулись по стойке «смирно».
Ужаснее всего было то, что мертвец у столба, гремя цепями, тоже силился стать смирно. Но это ему не удавалось, не потому, что он был плохим солдатом, а потому, что он скончался.
Теперь общий строй раскололся на отдельные прямоугольники. Солдаты уходили с плаца и ни о чем не думали. В голове у каждого звучала барабанная дробь.
Сторонний наблюдатель ни за что бы не понял, чьей команде повинуются все эти люди, поскольку даже генералы маршировали, как марионетки, в такт идиотического:
На тум-бе тум-ба, на тум-бе тум-ба, на тум-бе тум-ба!
На тум-бе, на тум-бе, на тум-бе — тум-ба!
Рум-ба, рум-ба, рум-ба, рум-ба!
Рум-ба, рум-ба.
Ам-ба. Ам-ба.
Письмо неизвестного героя
В нашей власти сделать центр человеческой памяти столь же стерильным, как скальпель после обработки в автоклаве. Но зернышки вновь приобретенного опыта сразу же начинают накапливаться в памяти и, прорастая, дают всходы, вредящие военному складу мышления. К сожалению, проблема повторного засорения памяти представляется неразрешимой.
Подразделение Дядьки остановилось перед одним из тысяч гранитных бараков, казалось понастроенных везде, насколько хватал глаз. Перед каждым десятым бараком возвышался флагшток, на каждом флагштоке реяло знамя.
Все знамена были разные.
Флаг, развевавшийся над бараком Дядьки, выглядел довольно живописно — красные и белые полосы и много белых звезд на голубом поле. Это был «олд глори» — флаг Соединенных Штатов Америки на Земле.
Далее шел алый стяг Советского Союза.
За ним — зелено-оранжево-желто-пурпурный флаг со львом, сжимающим меч. Флаг Цейлона.
Затем белый флаг с красным кругом посередине — флаг Японии.
Эти флаги обозначали страны, которые различные марсианские соединения должны были разбить, когда начнется война между Марсом и Землей.
Дядька не замечал ни бараков, ни флагов, пока антенна не позволила ему расслабиться. Оказалось, что на двери барака, перед которым он стоял, крупными цифрами было выведено — 576.
Невесть почему этот номер показался Дядьке занятным, и он долго изучал его. Потом Дядька вспомнил казнь, вспомнил, как рыжеволосый парень втолковывал ему что-то про голубой камень и барак номер двенадцать.
В бараке номер 576 Дядька вычистил свою винтовку и получил от этого большое удовольствие. Кроме того, он обнаружил, что помнит, как надо разбирать винтовку. По крайней мере хоть это не стерли из памяти в лечебнице, и Дядька с радостью подумал, что, возможно, еще какие-то уголки памяти остались нетронутыми. Почему эта мысль доставила ему такую радость, Дядька не знал.
Дядька протирал канал ствола своего оружия — 11 — миллиметрового немецкого маузера одиночного боя, который приобрел добрую репутацию еще во времена испано-американской войны на Земле. Все винтовки на вооружении марсианской армии были примерно одного возраста. Марсианским тайным агентам на Земле посчастливилось закупить такие маузеры наряду с английскими «ли-энфилдами» и американскими «спрингфилдами» в несметных количествах и буквально по бросовым ценам.
Товарищи Дядьки тоже чистили винтовки. В бараке стоял приятный запах масла. Солдаты с интересом следили за тем, как пропитанная маслом ветошь сопротивляется шомполу, цепляясь за винтовую нарезку.
Казалось, все и думать забыли про казнь.
И участие в ней Дядьки отметили один-единственный раз. Это сделал сержант Брэкман.
— Ты хорошо поработал, Дядька, — сказал он.
— Спасибо, — отозвался Дядька.
— Ведь этот парень хорошо поработал, верно? — спросил Брэкман солдат.
Несколько человек утвердительно кивнули. Но Дядька заподозрил, что точно так же они кивнули бы в ответ на любой вопрос.
Дядька отложил в сторону шомпол и протирку и поймал солнечный луч на блестящий от масла ноготь большого пальца. С ногтя солнечный зайчик перепрыгнул на ствол винтовки. Дядька заглянул в канал ствола и поразился его совершенной красоте. Можно часами любоваться безукоризненной спиралью винтовой нарезки, мечтая о той земле обетованной, что открывается в противоположном конце ствола. В один прекрасный день Дядька намеревался проползти вниз по каналу ствола к тому раю.
Там должно быть тепло — и всего лишь одна Луна. Дядьке представлялась пухлая, величавая и медленная Луна. Много еще деталей розового рая вертелось у него в голове, и Дядька удивлялся, насколько ясными и четкими были эти видения. В раю были три красавицы, и Дядька отчетливо представлял внешность каждой. Одна белокурая, у другой — золотистые волосы, у третьей — каштановые. В видении Дядьки золотоволосая красавица курила сигарету. Еще больше Дядька поразился, обнаружив, что точно знает, какую именно сигарету она курила. Это были сигареты «Лунная мгла».
— Продавайте «Лунную мглу», — сказал он вслух. Это прозвучало торжественно, солидно.
— Что? — переспросил молодой цветной солдат, чистивший свою винтовку рядом с Дядькой. — Что ты сказал, Дядька? — Ему было двадцать три года. Его фамилия была вышита желтыми нитками на черной полоске над нагрудным карманом.
Боуэз — вот как его звали.
Если бы в марсианской армии допускались подозрения, Боуэз непременно оказался бы подозреваемым. Всего-навсего рядовой первого класса, а одет гораздо лучше остальных солдат, даже лучше, чем сержант Брэкман. У всех форма из грубой и колючей ткани, небрежно сшитая и мятая, а Боуэзов мундир изящно скроен и сидит как влитой. Но особенно хороши его ботинки: блестят, как ни у кого в армии. И как другие солдаты ни старались, им все равно не удавалось довести свою обувь до такого блеска. Дело в том, что ботинки Боуэза были из настоящей кожи, привезенной с Земли.
— Ты сказал — продавайте что-то? — снова переспросил Боуэз.
— Выбрасывайте «Лунную мглу». Избавляйтесь от них, — пробормотал Дядька. Для него эти слова ничего не значили. Он произносил их лишь потому, что они сами срывались с губ. — Продавайте, — добавил он.
Боуэз сочувственно улыбнулся.
— Продавать, говоришь? О'кей, Дядька, будем продавать. — Боуэз приподнял бровь. — Только вот что мы будем продавать, а, Дядька? — Зрачки его пронзительных глаз как-то по-особенному сверкнули.
Дядьке этот сверкающий взгляд почему-то показался гнусным. И чем дольше Боуэз смотрел на него, тем больше усиливалось это впечатление. Дядька отвернулся и случайно встретился взглядом с одним из товарищей — у того в глазах не отражалось ровным счетом ничего. Даже в глазах сержанта Брэкмана светилась лишь пустая серая тоска.
А Боуэз все сверлил Дядьку взглядом.
— Ты меня не помнишь, Дядька? — спросил Боуэз. Вопрос встревожил Дядьку. Почему-то ему казалось очень важным не помнить Боуэза. Дядьке даже стало приятно, что он не вспомнил.
— Я Боуэз, Дядька. Я Боуэз.
Дядька кивнул.
— Как поживаешь? — спросил он.
— Ну, не могу сказать, чтобы плохо, — ответил Боуэз. — А ты действительно ничего обо мне не помнишь, Дядька?
— Нет, — ответил Дядька. Но легкое покалывание в голове подсказывало, что, быть может, ему и удастся вспомнить, если он очень постарается. Он не стал стараться. — Извини, но я ничего не помню.
— Мы с тобой напарники, — сказал Боуэз, — Боуэз и Дядька.
— Угу, — выдавил Дядька.
— Ты помнишь, что у нас принята система напарников?
— Нет, — ответил Дядька.
— Каждый солдат каждого отделения имеет напарника. Напарники сидят в одном окопе, плечом к плечу идут в атаку, прикрывают друг друга. Если один попадет в беду в рукопашной — другой придет на помощь.
— А-а, — промычал Дядька.
— Занятно, — сказал Боуэз. — Кое-что человек, побывав в лечебнице, может забыть, а кое-что все-таки будет помнить, как бы там ни старались. Тебя и меня целый год тренировали как напарников, а ты об этом напрочь забыл. А теперь вот заговорил о сигаретах. Какой марки сигареты, Дядька?