— А-а-а-у-у-ы-ыыы… — Боуэз не то зевнул, не то застонал. — А-а-уууу-ых, братцы, братцы, братцы, — бездумно бормотал он. Ему уже приелась вся эта игра. И временами его подмывало заставить своих марионеток передраться между собой, но, если бы его засекли, он поплатился бы точно так же, как Стоуни Стивенсон.
— А-а-уууыы, братцы… — опять вздохнул Боуэз. — Черт побери, старина Боуэз все сделает как надо.
Он скатился с кровати, приземлился на четвереньки, тотчас вскочил на ноги, ловко, как леопард, и загадочно улыбнулся. Его безмерно тешила участь, выпавшая ему на долю, и он стремился извлечь из этого максимум удовольствия.
— Вам, ребята, не так уж плохо живется, — сообщил он неподвижным товарищам и хихикнул. — Посмотрели бы, как мы обращаемся с генералами! Позапрошлой ночью мы, подлинные командиры, собрались и заспорили: кто из наших двадцати трех генералов бегает быстрее? Подняли их с постелей, выстроили в чем мать родила, позаключили на них пари, как на скаковых лошадей, и приказали мчаться во весь дух, словно за ними черти гонятся. Генерал Стоувер прибежал первым, следом за ним — генерал Гаррисон, а третьим — генерал Мошер. Утром ни один из них даже пошевелиться не мог, и никто не помнил, что произошло ночью.
Боуэз снова хихикнул, решив, что отнюдь не лишне будет показать ребятам, какая большая ответственность лежит на нем и какая высокая честь для него — нести такую ответственность. С глубокомысленным видом он откинулся назад, засунул большие пальцы под ремень и нахмурился.
— О, это вовсе не игрушки. — Он подошел к Дядьке и осмотрел друга-напарника с ног до головы. — Дядька, старина, ты и не представляешь, сколько я думаю о тебе, как я за тебя волнуюсь. Ты ведь постараешься и все поймешь, верно? Ты знаешь, сколько раз тебя клали в лечебницу, чтобы очистить твою память? Семь раз, Дядька. А знаешь, сколько раз обычно посылают человека туда, чтобы вычистить ему мозги? Один раз, Дядька. Один раз! — Боуэз повертел пальцем перед носом Дядьки. — И этого вполне хватает, Дядька. Один раз — и человека уже никогда ничто не волнует… Но ты какой-то не такой, как все, Дядька…
Дядька вздрогнул.
— Я слишком долго заставляю тебя стоять смирно? — спросил Боуэз и скрипнул зубами. У него были свои счеты с Дядькой: этот человек когда-то имел на Земле все в отличие от него, Боуэза, который не имел там ничего. Впрочем, именно поэтому Дядька может пригодиться — когда они высадятся на Земле. Ведь сам Боуэз не имеет ни малейшего представления о тамошних злачных местах.
— Ты хотел бы знать, кто ты такой, как попал сюда и кем был раньше? — искушал Боуэз.
Дядька все еще стоял навытяжку. Он ни о чем не думал и на обращенные к нему слова не реагировал. Впрочем, Боуэз обращался вовсе и не к Дядьке — он разговаривал сам с собой. Пытался разобраться в напарнике, с которым ему предстояло завоевывать Землю.
— Так вот, браток, — сказал Боуэз, хмуро глядя на Дядьку. — Ты один из счастливейших людей, которые когда-либо существовали. Там, на Земле, ты жил как король!
Подобно любой марсианской информации, сведения Боуэза о Дядьке были неполными. Он не мог даже толком объяснить, откуда взялись эти сведения. Каким-то образом он выудил их из водоворота армейских сплетен. Но, как всякий хороший солдат, сознавал, что нельзя проявлять чрезмерное любопытство.
Солдат не вправе много знать.
Поэтому Боуэз толком ничего про Дядьку не знал, знал только, что некогда Дядька был счастливчиком.
— Я имею в виду, — продолжал Боуэз, — что для тебя не было ничего недоступного; не было ничего, чего бы ты не мог добиться; не было такого места, куда бы ты не мог попасть.
Тут на ум Боуэзу пришли три заветных слова, которые, по его мнению, воплощали самое большое счастье, доступное человеку на Земле: голливудские ночные клубы. Он никогда не видел Голливуда, он ни разу не переступал порога ночных клубов.
— Браток, ты проводил дни и ночи в голливудских ночных клубах… Браток, — сказал Боуэз безучастному Дядьке, — у тебя было все, что может пожелать человек на Земле, ты познал, что такое роскошная жизнь… Браток, — все больше распаляясь, вновь обратился к Дядьке Боуэз, — мы двинем в какое-нибудь потрясающее место, и закажем себе что-нибудь необыкновенное, и будем встречаться с самыми распрекрасными людьми, и вообще заживем припеваючи. — Он схватил Дядьку за руку и встряхнул. — Напарники, вот кто мы, дружище. Мы станем знаменитостями, старина, будем ходить повсюду и делать все, что вздумается… «Вон идут счастливчик Дядька и его напарник Боуэз! — воскликнул Боуэз, предвкушая, как их будут приветствовать покоренные земляне. — Вон они идут, счастливые, как пташки!»
И он размечтался о том, какой они будут счастливой парой.
На лице его появилась широкая улыбка.
Он никогда не улыбался подолгу. В самой глубине души Боуэз всегда был встревожен. Всегда боялся потерять должность. И всегда недоумевал, как она ему досталась, такая великая привилегия.
Не знал Боуэз и того, кто командовал подлинными командирами.
Он никогда не получал приказаний — во всяком случае, от чинов, стоявших выше подлинных командиров. Как и все остальные подлинные командиры, Боуэз действовал, основываясь на сплетнях и разговорах, ходивших в их кругу.
Когда поздними вечерами подлинные командиры собирались вместе, сплетни ходили по кругу наряду с пивом, крекерами и сыром.
Судачили, например, о растратах на складе, о том, что солдатам не мешало бы получать травмы на тренировках по джиу-джитсу, о том, что солдаты не умеют наматывать портянки. Боуэз и сам повторял все эти слухи, не задумываясь над тем, откуда они берутся, и на них основывал свои действия.
О том, что Дядьке предстоит казнить Стоуни Стивенсона, он вот так же узнал за пивом. Предстоящая казнь стала вдруг притчей во языцех, и столь же внезапно подлинные командиры посадили Стоуни под арест.
Боуэз ощупал в кармане контрольную коробочку, не нажимая кнопок. Затем встал в один строй с теми, кем управлял, принял стойку «смирно», нажал кнопку и расслабился вместе с остальными.
Ему очень хотелось выпить чего-нибудь крепкого. Он имел на это полное право, так как неограниченные запасы спиртного всех видов регулярно доставлялись с Земли для нужд подлинных командиров. Офицеры также имели право на выпивку, но не такого качества. Офицеры пили смертоносное зеленое пойло местного изготовления, из перебродивших лишайников.
Но Боуэз никогда не пил. Во-первых, из опасения, что алкоголь сделает его никудышным солдатом. Во-вторых, спьяну он мог забыться и устроить попойку с кем-либо из своих солдат.
Карой для подлинного командира, предложившего выпить подчиненному, была смертная казнь.
Через десять минут сержант Брэкман объявил отдых, во время которого всем полагалось играть на улице в немецкую лапту, самую распространенную спортивную игру в марсианской армии.
Дядька улизнул.
Дядька улизнул в двенадцатый барак, чтобы найти письмо под голубым камнем — письмо, о котором говорил рыжеволосый.
Все бараки вокруг были пусты.
Флаги на мачтах перед бараками не реяли.
Эти пустые бараки в прошлом служили жильем для имперского десантного батальона.
Десантники незаметно исчезли глубокой ночью месяц тому назад. Улетели на космических кораблях, лица их были закрыты, а личные знаки заклеены, чтобы не звякали. Куда они направились — неизвестно.
Марсианские имперские десантники не имели равных по части убийства с помощью петли из фортепьянных струн.
Их засекреченной целью была Луна. Им предстояло начать там войну.
Дядька разыскал большой голубой камень возле котельной двенадцатого барака. Камень оказался бирюзой. Бирюза — самый обычный камень на Марсе. Бирюза, которую нашел Дядька, была в виде плиты, в фут шириной.
Дядька заглянул под камень и обнаружил алюминиевый цилиндр с завинчивающейся крышкой. Внутри цилиндра лежало весьма объемистое письмо, написанное карандашом.
Дядька понятия не имел, кто написал это письмо. И шансов установить авторство у него было маловато, так как он знал всего три имени — сержант Брэкман, Боуэз и Дядька.