— Извини, — прошептала она. Очевидно, с этим должностным лицом полагалось говорить только шепотом. — У меня все вылетело из головы.
— У всех нас все вылетело из головы, — сердито прошептал он и оглянулся по сторонам. Потом спросил: — Ты ведь мать Хроноса?
— Да, — шепнула она в ответ.
Странный посыльный пристально посмотрел ей в лицо. Тяжело вздохнул, нахмурился и часто-часто заморгал.
— Какая, какая у тебя депеша? — спросила Би.
— А вот какая, — прошептал он. — Я отец Хроноса. Я только что дезертировал из армии. Меня зовут Дядька. Я хочу найти способ, чтобы тебе, мне, мальчику и моему лучшему другу удалось отсюда бежать. Я пока не знаю, как это будет, но ты должна быть готова в любой момент! — Он протянул ей ручную гранату. — Спрячь где-нибудь. Когда придет время, она пригодится.
Из приемной в конце коридора донеслись возбужденные крики.
— Он сказал, что он посыльный по особо важным поручениям! — кричал мужской голос.
— Черта лысого он посыльный! — кричал другой голос. — Он — дезертир! К кому он пришел?
— Не сказал. Сказал, что дело совершенно секретное!
Резко прозвучал свисток.
— Шестеро — за мной! — скомандовал мужской голос. — Мы обыщем все комнаты. Остальным — окружить дом!
Дядька протолкнул Би в комнату и захлопнул дверь. Он снял с плеча винтовку и навел ее на заклеенных, залепленных рекрутов.
— Один взгляд, одно движение, ребята, — сказал он, — и вы все покойники.
Рекруты, застывшие в отведенных им квадратах, не отреагировали.
Они были бледно-голубого цвета.
Их грудные клетки судорожно вздымались.
Все их внимание было сосредоточено на маленькой белой животворной таблетке, растворяющейся где-то в двенадцатиперстной кишке.
— Куда мне спрятаться? — спросил Дядька. — Как выбраться отсюда?
Би пожала плечами. Спрятаться было негде. И выбраться Дядька мог только тем же путем, каким сюда попал, — через коридор.
Оставался лишь один выход, и Дядька им воспользовался. Он разделся до трусов, спрятал винтовку под скамью, заткнул уши и ноздри, залепил пластырем рот и стал рядом с рекрутами.
Голова его была выбрита — в точности как у рекрутов. И от темени до затылка тянулась точно такая же, как у них, полоска. Он был таким скверным солдатом, что доктора в лечебнице вскрыли ему череп — хотели проверить исправность антенны.
Би спокойно осмотрелась вокруг. Гранату, которую ей дал Дядька, она держала в руках как вазу с чудесной розой. Би подошла к тому месту, где Дядька спрятал винтовку, и положила гранату по соседству — аккуратно, с должным уважением к чужому имуществу.
Затем снова заняла свою позицию у стола.
Она не обращала на Дядьку никакого внимания. В лечебнице ей сказали: она была очень, очень больна и снова будет очень, очень больна, если не будет заниматься только своим делом и не предоставит другим думать и беспокоиться. Что бы ни случилось, надо сохранять спокойствие.
Шумные крики производящих обыск солдат медленно приближались.
Би старалась не волноваться. Дядька, стоявший среди рекрутов, не значил для нее ровным счетом ничего. Окинув его профессиональным взглядом, Би заметила, что тело у него принимает скорее голубовато-зеленую, чем чисто синюю окраску. Это означает, что он не глотал шарика уже несколько часов — в таком случае он вскоре потеряет сознание.
Для Би это оказалось бы самым мирным разрешением вопроса, а больше всего Би хотелось именно мира.
Она не сомневалась, что Дядька действительно отец ее ребенка. Такая уж штука — жизнь. Она не помнила Дядьку и даже не стремилась запомнить, чтобы узнать в следующий раз — если когда-нибудь представится следующий раз. Она не нуждалась в Дядьке.
Она заметила, что тело Дядьки еще больше позеленело. Ее диагноз оправдывался. С минуты на минуту Дядька потеряет сознание.
Би грезила наяву. Ей представилась маленькая девочка в белом крахмальном платье, белых перчатках и белых туфельках, у которой был собственный белоснежный пони. Би завидовала той маленькой девочке, такой чистюле.
Би никак не могла вспомнить, кто была эта маленькая девочка.
Дядька бесшумно осел на пол, мягко, как мешок с мукой.
Очнувшись, Дядька обнаружил, что лежит на койке, на борту космолета. Каюта была ярко освещена. Дядька вскрикнул, но дикая головная боль заставила его умолкнуть.
Он тяжело поднялся на ноги, пошатнулся, как пьяный, и, чтобы не упасть, схватился за железную опору койки. Он был совсем один. Кто-то снова напялил на него мундир.
Первой мыслью Дядьки было, что его отправили в космический полет.
Но потом он заметил, что люк открыт и снаружи видна твердая поверхность.
Дядька кое-как выбрался через люк наружу.
Если слезящиеся глаза его не обманывали, он по-прежнему находился на Марсе или, во всяком случае, на чем-то весьма напоминающем Марс.
Стояла ночь.
Железная равнина была расчерчена правильными рядами и шеренгами космических кораблей.
На глазах у Дядьки целая шеренга космолетов, растянувшаяся на пять миль, отделилась от остальных и плавно взмыла в космос.
Залаял пес, лай его был похож на звон бронзового колокола.
И прямо из ночи пес выпрыгнул на Дядьку — огромный и страшный, как тигр.
— Казак! — прикрикнул в темноте мужской голос. По этой команде пес замер, и Дядька тоже замер, не в силах оторвать взгляда от длинных оскаленных клыков.
Вслед за пляшущим лучом фонарика появился хозяин пса. Игра света и теней придавала его лицу демоническое выражение.
— Здравствуй, Дядька, — сказал незнакомец и, выключив фонарик, шагнул в сторону, так что на него падал свет от космического корабля. Он был довольно высок, изысканно одет и держался очень уверенно. Носил он ботинки с квадратными носами и кроваво-красный мундир парашютно-десантной морской пехоты. При нем не было никакого оружия, если не считать черной с золотом тросточки в фут длиной.
— Давненько не виделись, — дружелюбно улыбаясь, сказал незнакомец певучим грудным тенором.
Дядька не помнил этого человека, но тот, очевидно, хорошо его знал — хорошо и коротко.
— Кто я такой, Дядька? — весело спросил незнакомец. Дядька так и обомлел. Неужели это Стоуни Стивенсон, бесстрашный друг?
— Стоуни? — прошептал он.
— Стоуни? — Чужак расхохотался. — О господи, — сказал он, — не раз мне хотелось очутиться на месте Стоуни, и кто знает, сколько раз еще захочется.
Земля дрогнула, в воздухе пронесся вихрь. Все космолеты вокруг рванулись вверх и исчезли.
Дядькин корабль остался теперь совершенно один в этом секторе железной равнины.
— Твой полк уже отбыл, Дядька, — сказал незнакомец, — а ты не с ним. Тебе не стыдно?
— Кто ты такой? — спросил Дядька.
— Кому нужны имена во время войны? — Незнакомец положил большую руку на плечо Дядьки. — Эх, Дядька, Дядька, нелегко сложилась твоя судьба.
— Кто доставил меня сюда? — спросил Дядька.
— Военная полиция.
Дядька мотнул головой. Слезы потекли по его щекам. Он потерпел поражение. Теперь скрытничать незачем, даже в присутствии того, кто вправе решать, жить ему иди умереть. Что касается жизни или смерти, бедному Дядьке было уже все равно.
— Я… я хотел собрать вместе свою семью, — выговорил он. — Вот и все.
— Марс — неподходящее место для любви, и уж вовсе неподходящее — для семейного человека, Дядька, — сказал незнакомец.
Это был, конечно, Уинстон Найлз Рамфорд, марсианский главнокомандующий. В действительности он не был десантником, но имел право носить любую форму — единственная в своем роде привилегия.
— Дядька, — сказал Рамфорд, — здесь, на Марсе, разыгралась самая грустная из известных мне историй любви. Хочешь расскажу?
— Однажды, — начал Рамфорд, — некий человек летел в летающей тарелке с Земли на Марс. Он добровольно завербовался в марсианскую армию и уже носил блестящую форму подполковника ударных пехотных частей. Он чувствовал себя превосходно — на Земле он страдал комплексом неполноценности и, подобно всем людям, страдающим таким комплексом, обожал военную форму. Память ему пока не очищали, антенну не устанавливали, но он был уже настолько верноподданным марсианином, что ему, не имевшему понятия о военной подготовке, присвоили звание подполковника и разрешили командовать на корабле.