Все подсудимые по данному делу были оправданы.
Дело Мироновича 1
1Обстоятельства дела изложены перед речью С. А. Андреевского. А. И. Урусов выступал по делу в качестве представителя гражданского истца.
Господа судьи, господа присяжные заседатели! После той, в высшей степени содержательной речи, которую вы только что выслушали от представителя обвинительной власти, вы, конечно, не можете ожидать от меня, представителя гражданского истца, такой же полноты и повторения тех же доводов и данных. Между тем, по закону, программа прокурора и гражданского истца в сущности одна и та же; разница только в том, что представитель государственного обвинения предъявляет требование о наказании, а гражданский истец -- об убытках. Деятельность же на суде у того и другого идет в одном и том же направлении, как вы могли убедиться по ходу судебного следствия. Работа наша заключается в том, чтобы сначала добывать факты, а потом предлагать их вашему суждению, но не в сыром виде, а подвергнув их предварительному анализу. Мне приходится идти вслед за обвинением, на ходу, так сказать, подбирать оброненные им или оставленные без внимания факты. Но обвинительная речь исчерпала фактический материал, и потому мне остается только представить вам его в другой группировке и в возможно сжатом виде. Я должен оговориться. Я делаю это вовсе не из боязни утомить ваше внимание, напряженное десятидневным трудом. Я уверен, что в деле, представляющем такой громадный общественный интерес, как дело Мироновича, вы отнесетесь внимательно и даже с сочувствием к каждой попытке честно разобраться в громадной массе фактов. Прокурор начал с разбора экспертизы. Я хотел бы передать вам ход моих мыслей по делу в хронологическом порядке событий. В последовательности фактов кроется их логическая связь. Начну с установления мотива преступления, совершенного Мироновичем. Почему, ради чего он убил Сарру Беккер? Он убил ее не с обдуманным заранее намерением, а в запальчивости и раздражении, вследствие неудавшейся попытки воспользоваться невинностью, попытки, оставленной вследствие ее сопротивления, но не сопровождавшейся, по-видимому, никакими реальными последствиями и в которой он на суде не обвиняется. Если бы он не убил ее, он обвинялся бы в покушении на изнасилование, соединенное с растлением, и она бы против него свидетельствовала на суде, и он был бы осужден. Чтобы этого не было, он ее убил. Он убил ее в порыве бешенства и страха, боясь быть застигнутым на месте преступления. Итак, хотя и изнасилования нет, хотя в судебно-медицинском смысле покушение на растление не может быть ничем доказано, но, тем не менее, обстоятельства дела приводят к непоколебимому заключению, что в основе дела лежит чувственность Мироновича, а не какой-нибудь другой мотив к убийству Сарры Беккер. Такой мотив не может прежде всего не возбудить недоумения: возможно ли, чтобы Миронович, которому за 50 лет, настолько прельстился 13-летней девочкой? Врожденный нам оптимизм отвечает: нет, такое преступление немыслимо. Оно противно человеческой природе! Посмотрим, так ли это? Конечно, если нет мотива, так о чем же и говорить; но полагаться на судебно-медицинскую экспертизу, что она раскроет мотивы, кажется мне совершенно неосновательным; исследование мотива преступления лежит в области явлений более сложных, чем те, которыми занимается медицина. Итак, установим сначала с совершенной ясностью, документально, доказано ли по делу, что Миронович стремился к обладанию Саррой? Я докажу вам, что он стремился к этой цели путем систематического развращения ребенка. Вспомните сначала показание Р. Чесновой, свидетельницы, к которой защита относится с особым доверием? Сарра, по ее словам, девочка умная и скромная, говорит ей: "Хозяин все рассказывает о своих любовницах, он с нового года хочет отпустить отца, а меня оставить, но я тысячи рублей не возьму. Лучше мне видеть малхомовеса (дьявола), чем его, разбойника". Странно, не правда, ли, откуда такая ненависть? Ведь Миронович платит ей жалованье, хвалит, угощает, дарит -- казалось бы нежная детская душа, ^отзывчивая к ласке, должна бы страшно привязаться? Поищем причину ненависти. Вот скорняк Лихачев, человек простой. Он передает следующее (я прочту по моим заметкам): однажды, когда Ильи Беккера не было дома, Миронович нежно гладил Сарру по голове. Лихачев спросил: господин Миронович, к чему это вы малолетнюю девочку так ласкаете? Может быть она пригодится, отвечал Миронович. Это были его подлинные слова. Мне это показалось странным, прибавляет Лихачев, и я сказал Беккеру, что Миронович ласкается к его дочери. Заметьте, господа присяжные заседатели, что Лихачева, вовсе непривыкшего задаваться утонченным анализом, удивляет обращение Мироновича с ребенком. Значит, в этом обращении сказывается нечто действительно нехорошее. Но вот является поразительное показание Натальи Бочковой, прочитанное здесь на суде: "За неделю до убийства Сарра была у нее, жаловалась: хозяин ей проходу не дает, пристает с худыми словами, не дает причесаться, одеться: сейчас подойдет, отнимает волосы, говоря "хочу баловаться". Миронович помадится перед зеркалом, шутит: хочу понравиться хозяину. Вы сами здесь хозяин, отвечает Сарра, вы можете понравиться одному только шуту, а не мне. Отвечала она дерзко потому, что была сердита на него за худые слова. Но скупой для других Миронович делал ей подарки: золотые серьги дал, обещал за что-то браслет. Если бы можно было одну минуту сомневаться в этом показании, вы бы нашли ему полное подтверждение в показании на суде под присягой свидетельницы Михайловой. Вы помните эту бесхитростную женщину, кухарку Бочковой. В платочке, подперев щеку рукой, она простодушно подтвердила эти нечистые подробности; я дорожу текстуальностью этого показания, вот как оно у меня записано: "Соня обижалась на хозяина: Не дает одеться, причесаться, за косу хватает, и, рассказывая это, Соня плакала". "Пустые" слова -- по варианту предварительного следствия "похабные" -- говорил, а она ему: зачем вы говорите их мне. Вам есть кому их говорить. Говорите тем, кто ходит по панелям-Ревновал же ее к мужчинам; раз она попросила папироску для Лихачева: "Верно ты пощупать ему дала, а теперь за него просишь". Бедная девочка, передавая эти цинические подробности, горько плакала. Ослабить эти показания защита думает ответом Чесновой, что ей Сарра Беккер таких вещей не говорила, так как Сарра была девочка стыдливая и скромная. Из этого еще не следует, чтобы Сарра не говорила другим о тайных причинах своей ненависти к Мироновичу. Хранить в душе тайну, никому не поведать ее, вовсе не в детском характере. А может быть, Чеснова сдержаннее других потому, что Миронович на предварительном следствии возбудил против нее подозрение в убийстве Сарры и доказывал, что она -- та самая женщина в платке, которую Ипатов видел сидящую на лестнице с Саррой вечером 27 августа в десятом часу; последнее, впрочем, весьма вероятно. Но идем далее. Вы слышали" здесь показание свидетельницы Соболевой. И на предварительном, и на судебном следствиях Соболева показывала об отношениях Мироновича к Сарре. Следователю она говорила, что Сарра жаловалась ей, будто хозяин "хочет сделать из нее свою любовницу", и что она отвечала: "Хозяин шутит. Ты девочка хорошенькая, ребенок ты и слов таких говорить не должна". Здесь, на суде Соболева показала больше: о поездке будто бы на горы на маслянице, о том, как в трактире (не в трактире ли Срамотко?) Миронович после угощения Сарры стаканом чая с ромом приступил к таким ласкам, подробности которых свидетельница отказалась передать: "Не кричи, дурочка, я пошутил..." Конечно, Мироновичу против этой свидетельницы ничего не оставалось, как обвинить ее в шантаже. Это сказать легко, но только я не понимаю, что же это такое за шантаж: Соболева дала показание следователю, прежде чем ходила просить жену Мироновича, чтобы ее не вызывали в суд, а после известной сцены, когда на нее бросились Срамотко и компания с криками: в участок ее, протокол! она на суд, в прошлое заседание, не явилась. В чем же могло заключаться предполагаемое соглашение с женою Мироновича? В неявке на суд -- это самое большее. Нельзя же предполагать, чтобы Соболева заявила о ложности своего показания следователю. Но не явись она на суд, ее показание было бы прочитано, а если бы нельзя было его прочесть, то заседание могло быть из-за неявки отложено, но дело-то в том, что никто и не говорит, чтобы Соболева просила, у Мироновича денег. Какой разговор у нее был с глазу на глаз с женой Мироновича -- неизвестно. Но, допуская даже худшее, что свидетельница явилась с известною целью, разве из этого следует, что показание ее неверно? Ни мало. Оно утверждается свидетелями Бочковой, Михайловой и другими. Возьмите теперь нового свидетеля Араратова; восточный акцент свидетеля мог возбудить неуместную на суде веселость, но показание его доказывает, что он, как честный человек, по собственному почину вызвался показать на суде все, что ему известно. Он весьма живо передал нам, как Срамотко рассказывал в трактире, что Миронович не убить хотел Сарру, а обладать ею. Выразил он это грубым, простолюдным выражением, зато совершенно ясно. Срамотко, конечно, отрицает это показание, но он и сам проговорился. На предварительном следствии у него сорвалось, что "Сарра была легкого поведения"; здесь он добавил: "глупенькая, не строгая". Но все прочие свидетели сказали нам: она была не по летам умна, скромная, хорошая девочка. Так не Срамотко же нам верить! Но он друг Мироновича, ежедневный посетитель кассы ве время освобождения его; и мы видим, что этот лживый отзыв его о Сарре подсказан ему самим Мироновичем. Здесь приведу вам факт, с первого взгляда не крупный, но очень серьезного значения: одна из любовниц Мироновича, Мария Филиппова, показала на суде, что говорили ей о Сарре: девочка не равнодушна к мужчинам, а по другому варианту "падка до мужчин". Вы помните, что по показаниям дворников дома No 57, дворников Мироновича, Чесновой, Анастасии Федоровой, Громцева, Круглова и вообще всех Сарра была совершенный ребенок, никогда не разговаривала с взрослыми мужчинами на дворе: играла только с маленькими детьми. Если же Миронович считал возможным говорить своим близким, что она не равнодушна к мужчинам, то отсюда нужно заключить, что он успел ее развратить настолько, что она терпела его ласки. Отец ее, Беккер, действительно однажды увидел, как незадолго до 27 августа Миронович, лежа на трех стульях (мягкой мебели еще не было) в кладовой, целовал Сарру в лицо. Беккеру и в голову не могло прийти, чтобы за этими ласками скрывался другой умысел. Он побранил Сарру, но только после ее смерти вспомнил о них и о словах Мироновича. Наконец, брату своему, которому Миронович запрещал ходить ночевать в кассу, Сарра жаловалась, что хозяин "балуется", и не называла его иначе, как "дьявол". Но тогда никто не обращал на это внимания.