«Прихватил меня зубами? Но за что? Боли я не чувствую!»
Ужас и паника запылали было изнутри, но Гормери силой воли остудил ненужный пыл. Эмоции мешают думать, мешают принять решение. Единственное, спасительное, немедленное. Надо понять, за что зацепился крокодил? Шею в области кадыка пронзила острая боль, а вместе с ней пришло и понимание. Каким-то причудливым образом зверюга прихватила его за цепь медальона. Воздуха в легких почти не осталось. Он ведь не нырял нарочно, как раз наоборот, был застигнут врасплох и теперь виски сдавило, а внутри запекло. Еще чуть и его Ба вылетит изо рта вместе с последним пузыриком воздуха. Надо держаться. Нельзя впускать в себя воду, как бы ни хотелось вдохнуть. Надо выбраться на поверхность. И желательно без крокодила на шее. Он изловчился, схватился за цепь, сдавившую горло, и перевернулся лицом к чудовищу. А то, словно играясь, потянуло его вверх. Вот же странно. Крокодил не кошка, чтобы развлекаться с добычей. Зубастая пасть клацнула от него на расстоянии ладони. Гормери дернулся под водой, справедливо опасаясь, что может остаться без носа. И тут солнце блеснуло сотней искр, а в легкие хлынул спасительный воздух. Он замер на миг над водой, а потом тело его понеслось вниз, устремляясь за огромной речной тварью. Давление на затылок ослабло и он, схватившись за цепь руками, быстро высвободился из нее. Но пальцы разжать не смог. Его медный медальон повис на переднем зубе крокодила. Не таком огромном как прочие, еще новом и не отросшем до нужного размера. Отдать чудовищу свой знак отличия все равно что лишиться чести писца. Кто он без этого медальона в незнакомом городе? Чужак без полномочий? Без власти, данной ему кебнетом Храма Атона. Никто его и слушать не станет. И что он сможет сделать? Найдет дочку ювелира? Да этот ювелир его даже на порог не пустит, не то, чтобы в семейные тайны посвятит. Гормери ухватился за цепь, и сжав пальцы другой руки в кулак, уже входя в воду, со всей силы ударил крокодила по носу. Не так-то много чувствительный мест у этого чудовища. До глаз ему не дотянуться, а вот нежный нос — самое оно. Зверюга ожидаемо зарычала, замотала мордой, заклацала зубищами. Медальон соскользнул с зуба и, гордо сжимая цепь в руке, Гормери отлетел от крокодила на добрых три локтя. Животное же ушло под воду, обижено ворча. Как по опыту знал писец ненадолго. Крокодилы не умеют обижаться. Они злятся и нападают в любой непонятной ситуации. Даже если только что получили по носу. В этом случае они еще яростнее нападают.
— Господин! — орали с приближающейся лодки матросы, — Плывите к нам!
Писец не стал спорить и очень энергично заработал руками и ногами, каждый миг ожидая, что крокодил либо схватит его за ногу, либо вообще перекусит пополам. Но то ли удар по носу обескуражил чудовище, то ли зверюга решил, что жертва уж слишком активно сопротивляется и отправился на поиски более податливого обеда, но Гормери достиг лодки, забрался в нее, а новой атаки так и не случилось.
— Вы дрались как герой! — восхитился матрос.
А второй заметил не без удивления:
— И вот откуда на середине реки взялся крокодил? Чего ему у берега не сиделось?
Развалившись на дне лодки, молодой помощник писца циновки разглядывал огромную рваную дыру на своем медальоне. Сквозь нее он видел голубое небо и улыбался.
«Как хорошо жить! — стучало его сердце, — Дышать свежим, смешанным с рекой ветром, видеть зеленые берега, уходящие садами и полями от реки и упирающиеся в желтые скалы пустыни. Слышать переливчатые крики камышовки и горихвостки, кряканье уток и резкие крики чаек… Как хорошо просто лежать, понимая, что ты все еще по эту сторону горизонта».
Позже, уже сильно опьянев на празднике собственного возвращения из пасти крокодила в мир людей, когда в его честь были произнесены сотни восхваляющих речей, и каждый, кто был на борту, включая рабов, признался, что его бой с чудовищем достоин самых восторженных рассказов их будущим внукам, Гормери подумал вот что:
Там, под водой он едва не лишился своей чести. Ведь честь для чиновника — это его знак отличия. Для писца храмового кебнета — его медный медальон. И он спас его. Получается он спас под водой свою честь. И несомненно там же, в бою он обрел дыхание жизни. Если бы не обрел, то теперь бы уже пребывал на суде Осара.
(Ба умерших, согласно верованию древних египтян, должны были проходить суд Осара (Осириса по-гречески)).
Значит первая часть пророчества гадалки сбылась. Что теперь? Ему предстоит найти знак Луны, что бы это ни значило, последовать за ним и где-то в пути обрести себя? Ах да, и еще наполнить сердце истиной кровью. Как будто сейчас она у него не настоящая. Ерунда какая-то.
«Да, ну вас», — мысленно отмахнулся Гормери от всех сразу. И от мыслей, и от гадалки с ее начальником Анхатоном, и от звезд этих, слепящих глаза усталому путнику. Он зажмурился и тут же провалился в мягкий, спокойный сон.
Глава 5
Уадж встретил их разноголосой и разноцветной набережной, на которой толпилось много странного люда: финикийцы-зазывалы в полосатых халатах обещали блаженство в домах наслаждений, митаннийцы в красных тюрбанах пытались продать первому встречному отрез тонкого льна и украшения, тощие иудеи обещали лучший курс обмена меди на золото и наоборот.
Гормери продирался сквозь толпу активных приставал, искренне сочувствуя Анхатону, носилки которого попрошайки облепили как мухи кусок протухшего мяса. А ему еще казалось, что пристань Ахетатона слишком многолюдна. Куда нынешней столице до бывшей! Над толпой витал туман из ароматов благовоний и специй, запахов копченой рыбы и сладостей, вони горелого жира, пота и тухлятины. Все это смешивалось в один отвратительный запашок, липший к телу и оседавший на одежде. Хотелось вырваться на простор и вдохнуть полной грудью. Только вот вырваться было некуда. Уадж походил на огромную разноцветную деревню с узкими улочками, шумными базарными площадями и мелкими домишками, над которыми клубилась все та же отвратительная смесь, бьющая в нос и вызывающая дурноту. Иногда правда, тянуло свежевыпеченным хлебом или ароматными маслами жасмина и луговых цветов. Но эти приятные акценты лишь усиливали окружающую вонь. На пыльных удочках толклись люди, натыкаясь на повозки, ослов, быков и овец, под ногами шипели гуси, тявкали псы и крякали утки. А над всем этим человеческим и звериным муравейником возвышались стены заборов, за которыми покоились уже никому не нужные храмы древних богов и забытых царей. Ворота хоть с виду и крепкие, уже не являли собой чудо роскоши. С них сняли золото и выковыряли драгоценные камни из пазов. Величественные статуи, охраняющие их потускнели. Краска на них потрескалась, а у одной, стоявшей у первых ворот храма Амона стерся глаз. Никто и не подумал привести ее в порядок. Было что-то жалкое и одновременно обвиняющее в этом несчастном безглазом исполине. Словно он обращался к прохожим этим своим потрепанным видом со словами: «Как же вы могли допустить до такого, люди? Разве не мне вы молились? Разве не со мной связывали все свои чаяния? Разве теперь я не достоин вашей заботы, даже если веры в меня больше нет?»
Гормери прошел мимо, отвернувшись. Ему стало стыдно за жителей Уаджа. Да и вообще, за жителей…
Дом царского ювелира находился за высоким забором главного в столице Храма Амона. Раньше на его территории между первым и вторым заграждениями были разбиты сады, обрамлявшие пруды, а к внешним стенам высокой ограды примыкал большой поселок ремесленников. Во всяком случае, все это можно было представить по торчащим кривым и неухоженным стволам старых яблонь вокруг больших грязных луж с серо-бурой тиной. Поселок все еще хранил следы ухоженности, потому что тут жили люди далеко не бедные. Однако художников, резчиков по камню, строителей, столяров, — в общем всех, чей талант и умения пригодились на великой стройке новой столицы уже давно переманили. Остались лишь староверы, не пожелавшие вместе с привилегиями принять нового бога, да те, кто не захотел съезжать с насиженных мест и удаляться от могил своих предков. Таков был ювелир Хепу, — все еще уважаемый человек при царском дворе. Один из немногих процветающих ремесленников, оставшихся в городе. Его поместье оказалось небольшим, но ухоженным. В центре стоял дом, и Гормери невольно залюбовался тонкими колоннами, причудливо изогнутыми линиями арок и верандами с ажурными ограждениями. Как будто дом этот воздвигли не грубые руки строителя, а длинные пальцы ювелира с изысканным вкусом. Вокруг двухэтажного дома и на его террасах стояли горшки с цветами. По бледно-розовым стенам кое-где ниспадали цветущие плети вьюнков. Сад в отличие от того, что остался за аккуратным забором поместья, был возделан: каждое дерево обрезано должным образом и зеленело здоровой листвой. Возле небольшого прудика стояла беседка с мягкими цветными подушками на низких скамьях, увитая виноградной лозой. А за домом угадывалось начало обширного огорода.