Я на скамье подсудимых, я — преступник. Может быть нехорошо будет звучать из моих уст, но я тем не менее хотел бы сослаться на яркий пример той республики, которую когда-то я представлял (я говорю об Узбекистане).
Люди, которые знали Узбекистан до революции, люди, которые побывали там 10 лет тому назад и которые смотрели его последние годы, не могли узнать лицо этой страны. Почему? Потому, что там все совершенно изменилось. Огромный подъем экономики, культуры, громаднейший рост политической активности широчайших масс народа, — все это, в такой сравнительно короткий срок как 10-20 лет, достигнуто лишь благодаря нашей пролетарской революции, благодаря ленинско-сталинской национальной политике. В Узбекистане было в 1917 году всего 11/2 процента грамотных, а теперь эта страна сделалась страной почти сплошной грамотности.
Теперь, когда я осознал всю преступность моих злодеяний, когда я понял всю пропасть, в которую я попал, мне стало более ясно, более очевидно на фоне развертывания дел «право-троцкистского блока», прошедшего на этом процессе, что победа этой контрреволюционной линии означала бы для Узбекистана победу самой черной реакции, реставрацию феодально-капиталистических отношений и, как следствие, — новую кабалу для рабочих и крестьян и широких масс народов Узбекистана. Узбекистан, как в своем хозяйственном развитии, так и в культурном отношении, был бы отброшен на десятки лет назад.
Я лично никогда не был ни провокатором, ни убийцей. Но какое это может иметь значение, если я оказался так или иначе участником этого блока, стало быть, я должен отвечать по существу за все его злодеяния.
Я знал, куда я шел, когда разговаривал с Рыковым, когда разговаривал с Бухариным, хотя многие вещи, открывшиеся перед моими глазами на суде, даже меня, преступника, заставили вздрогнуть, насколько гадко было это.
Я был бы лгуном, если бы в этот последний час не сказал, что я прошу пощады. Я хочу жить. Я хочу жить потому, что я понял всю глубину своего падения, я понял всю тяжесть совершенных мною преступлений.
Я прошу о жизни, чтобы, может быть, остатком своей жизни снять хотя бы какую-либо частицу тех преступлений и той огромной вины, которая имеется за мной.
Граждане судьи! Я пользуюсь последним словом не для защиты или оправдания своих тяжких преступлений. Такие преступления и такие преступники, как я, не имеют права ни на защиту, ни на оправдание.
Я виновен в измене, в предательстве революции, в том, что служил в царской охранке, я виновен в том, что в течение многих лет скрывал от партии эти свои преступления. Я виновен в том, что в 1929 году примкнул к контрреволюционной организации правых, а через нее вошел в «право-троцкистский блок».
Я виновен в том, что, двурушничая и маскируясь, я пробрался на высокие посты, требующие особого партийного доверия. Оказанное мне доверие я использовал для обмана партии. Я вел подрывную вредительскую контрреволюционную работу, провоцируя недовольство населения Советской властью.
Я занимался вредительством в потребительской кооперации. Гражданин Прокурор характеризует мою вредительскую деятельность, как направленную против роста товарооборота, против развития торговой сети, как направленную к срыву нормального снабжения населения. Он прав, мне нечего прибавить, и я ни одним словом не могу возразить против этого заключения. Должен сказать, что эта вредительская деятельность значительно активизировалась, начиная с 1935 года, по прямому указанию Антипова. Вредительская деятельность принесла очень большой ущерб и действительно тормозила развитие товарооборота, торговой сети и тем самым ударяла по снабжению рабочих и колхозников.
Мои преступления перед партией, перед страной и перед революционным народом велики. Именно поэтому я не вижу никаких мотивов, никаких оснований искать обстоятельств, смягчающих мое преступление и вину. Мое раскаяние и признание моих преступлений пришли слишком поздно. Они имели бы цену тогда, если бы я сделал их до ареста. Вот почему я не смею просить о смягчении моей участи. Приговор пролетарского суда я приму как должное возмездие социалистического государства, народа и партии за мои преступления.
Я отказался от защитительного слова не потому, что я не хотел себя защищать. Я не мог найти не только доводов, но даже слов для оправдания и защиты своих преступлений.
В своем показании на предварительном следствии и здесь, ничего не утаив, я все сказал. Я несу ответственность не только за преступления, которые я делал или делала националистическая контрреволюционная организация, существовавшая в Узбекистане.