— Что с вами? — спросил Пати де Клам. — Вы дрожите?
— У меня мерзнут руки, — якобы ответил капитан. Однако имеется фотокопия «диктанта». В ней нет никаких следов, доказывающих, что рука, писавшая текст, дрожала[416]. Как неосторожно впоследствии признал в Ренне Пати де Клам, был предусмотрен и другой вариант: если Дрейфус не обнаружит никаких признаков волнения, это будет считаться доказательством того, что он был предупрежден об опасности.
Еще через несколько лет, в 1906 г., Пати де Клам рассказал, что Дрейфуса ненадолго оставили одного в комнате, указав на заряженный револьвер. Дрейфус отказался покончить самоубийством, которое было бы так на руку его врагам.
Пришлось спешно готовить судебный процесс, разумеется (поскольку дело шло об офицере) передав дело в военный трибунал, заседавший за закрытыми дверями. Была проведена новая экспертиза «бордеро» специалистами, подобранными военным министерством. Но и здесь вышла осечка: лишь двое из них признали руку Дрейфуса, третий отрицал. Вдобавок не удалось найти буквально никаких мотивов для преступления: Дрейфус был богатым человеком и не нуждался в денежных подачках. Капитан не имел долгов, не вел крупной карточной игры, в его поведении не было ничего предосудительного с точки зрения норм, принятых в буржуазных кругах и в офицерском корпусе. Новое следствие в ноябре даже вскрыло неприятное обстоятельство — маловероятно, чтобы Дрейфусу были известны по крайней мере некоторые сведения, упомянутые в «бордеро»!
С 19 по 22 декабря проходили закрытые заседания военного трибунала. Не было никаких доказательств. Мерсье почувствовал, что и на военных судей в таких условиях нельзя полностью положиться. Поэтому 22 декабря, в последний день заседаний трибунала, его членам были неожиданно переданы три документа: — два — написанные полковником Шварцкоппеном, третий — итальянским военным атташе Паниццарди (Италия была тогда союзницей Германии). В одном донесении немецкого полковника, точнее, в отрывке из него упоминалось о каком-то «каналье Д», в другой депеше — об «одном французском офицере»; в письме Паниццарди к ІПварц-коппену — о «вашем друге». Все это бездоказательно объявлялось относящимся к Дрейфусу. Грубо нарушая законы, Мерсье приказал, чтобы документы были доведены только до сведения судей. Ни обвиняемый, ни его адвокат не были поставлены в известность об этих дополнительных материалах.
22 декабря военный суд признал Дрейфуса виновным и приговорил к пожизненной каторге. 5 января 1895 г. состоялась публичная сцена разжалования Дрейфуса, во время которой он срывающимся голосом не раз выкрикивал: «Я не виновен! Да здравствует Франция!»
В тот же день (по позднейшим утверждениям реакционной печати) осужденный будто бы сделал неожиданное признание жандармскому капитану Лебрену-Рено, что он передавал маловажные материалы немцам с целью выудить у них более ценные сведения. Долгие годы националистические газеты козыряли этим мнимым признанием, хотя от него за версту несло подлогом. Капитана Лебрена-Рено вызвали к президенту республики Казимиру Перье. Когда через несколько лет бывшего главу государства спросили об этом свидании, Казимир Перье резко ответил: «Он лгал»[417]. Возможно, дело обстояло иначе: Лебрен-Рено не просто лгал, а исказил слова Дрейфуса, рассказывавшего о предложении, сделанном ему Пати де Кламом от имени Мерсье и имевшем целью добиться признания осужденным своей вины. Свидетельство Сандерра об этом предложении было опубликовано в газете «Фигаро» 31 июля 1899 г., но даже ныне реакционные авторы повторяют выдумки Лебрена-Рено (и подкрепляют их свидетельствами других лиц, которых уже не было в живых, когда всплыли на свет «их» показания) [418].
18 февраля Дрейфус был отправлен на Чертов остров, около берегов Кайенны, где нездоровый климат и тяжелые условия каторги должны были, по расчетам Мерсье и его коллег, в более или менее скором будущем избавить военное министерство от нежелательного свидетеля — жертвы беззакония. Некоторое время казалось, что Генеральный штаб одержал в «деле Дрейфуса» полную победу.
…В июле 1895 г. Сандерр оставил пост начальника «секции статистики». Его сменил майор (с апреля 1896 г. — подполковник) Пикар. Впоследствии не было недостатка в утверждениях, будто он был чуть ли не с самого начала водворен в Разведывательное бюро стараниями покровителей Дрейфуса, что Пикар, как и осужденный, был «изменником», выходцем из Эльзаса, что у них были какие-то общие знакомые, что майора хорошо встречали немецкие офицеры участвовавшие в маневрах в Эльзасе, и т. п.[419] Но все это произошло потом, а пока он ничем не отличался от других офицеров Генерального штаба. Впрочем, было одно отличие — Пикар был честным человеком и, как показали обстоятельства, не захотел пойти на сделку с совестью — операцию, которую без особых затруднений осуществляли его сослуживцы.