Существовало немало частных различий между феодальным и буржуазным судами. Но значительно больше было сходства, даже в те периоды, когда феодальный суд расправлялся с противниками «слева», с представителями буржуазии, а буржуазный суд, напротив, обрушивался на врагов «справа», из лагеря феодальной реакции; особенно же когда и тот и другой служили орудием подавления трудящихся масс. Единственным частичным исключением являлся суд в годы ранних буржуазных революций, когда он в определенной степени выражал общенародные интересы.
Процессы могут в одних случаях «подводить итоги» политической борьбы, а в других (когда она еще далеко не закончена) служить оружием в руках группировки, обладающей государственной властью, которую у нее активно оспаривают.
Обвиняемым в политических процессах инкриминируется нарушение существующей законности (даже если они на деле действовали в ее рамках), подлинное или мнимое покушение на национальные, классовые, моральные и этические ценности той группы населения, интересы которой защищались властью или на которую эта власть стремилась оказать идеологическое воздействие с помощью своей судебной машины.
Политические процессы не только фиксировали сложившееся соотношение политических сил. Они были средством изменения этого соотношения в пользу организаторов процессов (точнее говоря, в пользу тех, кто выходил победителем в судебных сражениях, а ими порой становились не судьи, а подсудимые).
При изучении истории политического процесса важно определять, кто непосредственно являлся его вдохновителем и организатором. Им могла быть и законодательная, и исполнительная, и судебная власть. В случае если инициатива исходила не от последней, необходимо учитывать, в какой мере организаторы процесса (монарх, парламент, правительство) контролировали действия судебной власти, ибо от этого нередко зависели ход и исход процесса.
В отношении каждого процесса следует различать: формальное обвинение, выдвигавшееся его организаторами против подсудимого; действительное обвинение (т. е. ту вину, за которую преследовали подсудимого); внутриполитические и внешнеполитические цели, которые ставили себе организаторы процесса. В истории встречались все мыслимые совпадения и несовпадения формального обвинения, действительного обвинения и политической цели. В политических процессах ярко отразилось представление каждой эпохи о прерогативах монарха и его подданных (точнее, различных категорий этих подданных), правительства и граждан, о дозволенном и запрещенном в политике — опять-таки с точки зрения центральной власти и лиц, находящихся на различных ступенях социальной лестницы (поскольку это касается феодального общества) и относящихся к разным сословиям. Речь шла при этом не о каком-то на деле соблюдаемом «кодексе поведения», а о постоянно нарушаемых (причем прежде всего самой властью) нормах, которые тем не менее оставались своеобразной шкалой для оценки политических поступков.
Хотя в общественном сознании, начиная еще с эпохи Возрождения, четко прослеживается мысль о несовместимости морали и политики, организаторы процессов неизменно пытались представить действительное или мнимое нарушение этих политических норм как покушение не только на существующие законы, но и на основы религии, нравственности и права. Границы между одобряемым, терпимым и воспрещаемым были очень подвижны — сдвигались даже представления о том, что являлось государственной изменой. Значительная часть того, что входило в понятие государственной измены в Англии в XVI в., считалась бы терпимым, или даже нормальным, законным действием и в XIV, и в XIX веках.