– А чем вы занимаетесь, если не секрет? – спросила та игриво.
По голосу Ручьев узнал веселую Елену Веткину, своевольную жену инженера РТС, которая работала в райплане. Сейчас она, видимо, замещала штатную профдеятельницу – время летних отпусков, суетное время.
– Что же вы молчите, трудно ответить? Или чем-то заняты?
Ручьев представил кокетливую Елену, подыграл:
– Занят: секретаршу свою целую. – И звонко чмокнул в трубку. – В обед собираемся пойти купаться,
– Возьмите меня. Я не уступлю вашей секретарше. В плавании, разумеется.
– Я подумаю и позвоню. – Ручьев презрительно придавил трубку.
В дверях Андрей Куржак, в забрызганном известью или цементом халате, торопливо вытирал руки бумажными концами. Вытерев, сунул скомканный пучок в карман, прошел к столу. Был он чисто побрит, из халата выглядывала белоснежная сорочка. Значит, помирился со своей передовой Верунькой и уже не торопится к новому директору.
– Помирился, – подтвердил Куржак. – Только запоздал я, Семеныч, не поэтому. Мы с Верунькой на час раньше пришли, фундамент под мясорубки в колбасном делали. Колбасники в прорыве, вот и решили подмогнуть. Если директор к нам лицом, то и мы будем рады помочь.
– Молодец. Только кто же будет подтягивать твое сосисочное отделение?
– Подтяну сам. Тут Сеню Хромкина надо, он по любым машинам молоток, да сейчас сторожевой автомат для банка заканчивает, после обеда обещал ко мне. Давай сперва с колбасниками. Я вот как думаю, Семеныч… – И, присев к столу, выложил свой план.
Думал Куржак правильно, дельно. На комбинат еще в прошлом году пришли новые мясорубки в комплекте с электромоторами, их и на склад не заносили, распаковали «оставили на улице – собирались смонтировать в январе, сразу после завершения годового плана, но так и не собрались. Башмаков требовал водрузить их на бетонный фундамент, а бетона тогда не было, строители помочь отказались. Вот теперь сделали сами, правда, не бетонный – кирпичный, но прочный вышел, постоит.
– Мы анкерные болты туда замастырили, – радовался Куржак. – Теперь ставь мясорубки и жми на всю железку. У них же производительность знаешь какая – запросто два нынешних плана дадим!
Ручьев тоже возрадовался, но тут же и озаботился: комбинат работает на местном сырье, новое оборудование надо еще суметь загрузить. Позвонил директору местного совхоза Степану Мытарину, и сразу удача: там четырех коров убило током и племенной бык ногу сломал – пять мясных туш бери хоть сейчас. Мытарин уже звонил на областной мясокомбинат, но там соглашаются взять только быка, хотя коровы освежеваны сразу после беды, их мясо можно использовать в пищу. Врачебную справку они предъявят.
– Везите! – сказал Ручьев с воодушевлением. – Если еще что-то такое будет, возьмем без разговоров. Производственные мощности теперь увеличились.
– Так я пойду за» мясорубками, Семеныч? – Куржак поднялся, натянул на лысеющую голову берет.
– Давай действуй. К вечеру поставите, и завтра с утра можно пускать. Месячный план, думаю, одолеем.
– Запросто! Только к этим мясорубкам парочку рабочих надо, хорошо бы мужиков. У меня лишних нет, у Веры если. Только уж ты сам, Семеныч, и на меня не ссылайся, а то опять мы с ней поругаемся до разводу.
– Хорошо, я с ней поговорю. Не придумаешь ли новое название комбинату?
– Не мастер я на такие дела.
– А ты подумай, подумай.
Куржак неловко постоял, переминаясь с ноги на ногу, предложил неуверенно:
– «Спокойная жизнь» – подойдет? – Увидел кривую улыбку Ручьева, развел руками: – Я же говорил, не мастер. Пойду…
О рабочих Ручьев договорился с Верой по селекторной связи. Хитрая, чертовка. Упиралась, набивала цену, жаловалась: у меня только два мужика, доску передовиков с вашей секретаршей сейчас устанавливают, но так и быть, не пожалею для родного комбината, отдам последних. А эти последние – Федька Черт да Иван Рыжих – известные выпивохи, нигде подолгу не задерживаются, кроме рыболовной артели. Что ж, пусть так. Возможно, в колбасном-то и приживутся: на новых машинах, если обеспечить полную нагрузку, заработки будут хорошие.
– Комбинат по-новому не наречешь? – спросил Ручьев в микрофон.
– «Дружная семья», – выдала с ходу Вера.
– Приятно слышать оптимистические речи. Молодчина.
Ручьев отключился, достал новую сигарету, прикурил и опять взял папку с годовым отчетом. Сдвинем мы свое дело, понимаешь, раскочегарим, и тогда уж, извини-подвинься, нас не остановишь!
VIII
После десяти, когда в учреждениях прошли оперативки и летучки, когда служилый люд настроился на очередные свои мероприятия и взялся за их выполнение, девятый вал текучки накрыл и подмял под себя именно Ручьева – пищекомбинат всегда стоял в центре забот самого широкого круга хмелевцев.
Телефоны будто озверели и хватали молодого директора то сразу оба, то напеременку, селектор мигал сигнальной лампочкой и кричал то женским, то мужским голосом, двери кабинета перестали закрываться, из приемной тоже доносились деловые голоса.
Такой вавилон бывал здесь не постоянно, а четырежды в году по нескольку дней, когда конец месяца совпадал с концом отчетного квартала, полугодия и года. Пощады в эти дни не было даже от самых мирных и терпеливых.
Председатель райпотребсоюза Заботкин, человек положительный, понимающий, хозяйственный, знал положение нового директора, но все равно нажимал на него по телефону, как обвинитель на преступника:
– Пойми, Ручьев, ты режешь всех без ножа. Мы должны обеспечить население мясными продуктами, а ты недодаешь и сосисок и сарделек. С нас требуют качества, а колбаса у тебя резиновая, не прожуешь и железными зубами. До конца полугодия осталось четыре дня, план по выручке трещит, а вы на три недели получку задержали. А знаешь кто виноват? Ты и твой бухгалтер.
Ручьев невольно стал оправдываться: это Башмаков, паразит такой… И смутился: в кабинет торопливо вошла Нина Башмакова с платежным поручением. Он быстренько закруглился:
– Зарплату сегодня выдадим. Не сердись и успокой своих продавцов. Не подскажешь ли новое название нашему комбинату?
– «Старая говядина». – И Заботкин бросил трубку.
– Вот здесь и здесь, – показала ноготком Нина. – И заверьте печатью. – Внимательно посмотрела на Ручьева, встревожилась: – Что-то вы бледный, Анатолий Семенович? Не заболели?