Но на четвертый день, когда он уже собирался связаться с Сабиром-бобо, рано поутру раздался телефонный звонок. Московские юристы звонили с Южного вокзала, куда прибыл наманганский поезд, и просили о встрече. Через час Сухроб Ахмедович уже принимал их дома за накрытым столом. Сенатор оказался прав в своих предположениях: гости действительно не хотели уезжать из хлебосольного Аксая, и прием, оказанный им, вспоминали то и дело. Весь день, до самого отлета самолета, с небольшим перерывом на визит в махаллинскую чайхану, где Сухроб Ахмедович заказал плов, они проговорили о возможных путях освобождения хозяина Аксая хана Акмаля, или в миру гражданина Узбекистана Арипова. Время и обстоятельства работали на хана Акмаля, если бы его судили на скорую руку, как секретаря Заркентского обкома партии Анвара Абидовича Тилляходжаева в начале перестройки, то он наверняка потянул бы на высшую меру. Самый большой срок заключения показался бы большой милостью и ему Арипов был бы несказанно рад, ведь и тогда, шесть лет назад, материала для суда было достаточно, и свидетелей, твердо стоявших на своем, сотни, но Прокуратура СССР не спешила. Никому и в голову не могло прийти, что страну могут развалить, а вместе с ней ликвидируется и сама Прокуратура СССР, главный обвинитель Арипова. За годы затянувшегося следствия прокуратура подготовила на хана Акмаля более шестисот томов уголовного дела и выявила сотни свидетелей. Вот свидетелями вплотную и занимались адвокаты. Тщательно просмотрев тома дела и видеозаписи очных ставок, они составили подробный список тех свидетелей, которых нужно было заставать изменить показания. Правда, желающих дать показания против хозяина Аксая с каждым годом перестройки становилось все меньше и меньше. И в адвокатский список входили наиболее стойкие люди, в большинстве своем имевшие личные счеты с ханом Акмалем. Свидетелями по делу проходили в основном жители Аксая или близлежащих кишлаков, несколько чиновников из Намангана, крепко и прилюдно битых ханом Акмалем. Ну еще несколько журналистов из Ташкента и областной газеты, робко пытавшихся донести до народа о не совсем социалистических порядках, царивших в знаменитом орденоносном и краснознаменном агропромышленном объединении, из окон которого была видна необъятная Красная площадь и монументальная бронзовая скульптура Ленина, вторая по величине в Азии.
Списки давно, еще в первый визит адвокатов в Аксай, были переданы Сабиру-бобо для профилактической работы со строптивыми. Кроме списков, Сабир-бобо получил копии всех свидетельских показаний против хана Акмаля. Теперь ни один дехканин не мог сказать ему: я этого не говорил, не помню. Сам факт, что Сабиру-бобо было известно, о чем они говорили следователю за двойными дверями, действовал на колхозников магически. Они лишний раз получали подтверждение, что с власть имущими бороться бесполезно, на кого жалуешься, тот и будет разбирать твою жалобу. Да и обстановка вокруг, провалившаяся перестройка, действовала на людей удручающе, ведь с перестройкой столько надежд связывали! А все вернулось на круги своя.
Люди уже без особого нажима писали то, что советовал им Сабир-бобо, а того научили московские адвокаты. С кем обходилось без давления, кого откровенно запугивали, а к кое-кому пришлось принять меры. Других задабривали: кого бараном, кого деньгами, кого должностишкой какой, кому помогли устроить детей в институт. Отказались от показаний почти все, и от всех имелась собственноручно написанная бумага об этом; даже журналисты отступились от своих прежних публикаций, сказали, что их ввели в заблуждение и они не поняли глубинных процессов в передовом хозяйстве страны. В общем, к суду, если бы такой состоялся хоть в Москве, хоть в Ташкенте, адвокаты были готовы и считали, что обвинения они расшатали основательно, и если избрать правильную тактику на процессе агрессивную, наступательную и все свести в политическую плоскость, – то тяжбу можно считать выигранной. Но после августовских событий обстоятельства вновь изменились в пользу хана Акмаля, сбылись пророческие слова аксайского Креза, зафиксированные на одной из видеопленок во время допроса. Поняв раньше других, что Горбачев развалил единую страну, он в эйфории высокопарно сказал следователю:
– Я вечен! А Прокуратура СССР – это жандармский орган Российской империи, и время сметет вас!
Так оно и вышло. Республики одна за другой получали суверенитет, независимость, а союзные структуры медленно отмирали сами собой, и Прокуратура СССР, где хранились 600 томов обвинения против гражданина Арипова, – тоже. Неожиданно появилась реальная возможность если не полного освобождения хана Акмаля из-под стражи, то передача его скандального дела в Узбекистан, где вряд ли нашелся бы суд, чтобы осудить его. Но если бы даже такой суд и состоялся, московские адвокаты предлагали и готовый сценарий – признать кое-какую вину за ним, ну, например, благородное злоупотребление властью, и даже судить, дав срок, равный тому, что он уже отсидел, находясь под следствием, и прямо из зала заседаний – на свободу, в объятия родных и близких. Причем этот вариант известные юристы считали более разумным, не возбуждающим общественного мнения и чтобы врагам хана Акмаля когда-нибудь не удалось потребовать вновь суда над ним.
Просовещавшись долгий день, просмотрев вместе основные материалы, они решили, что нужно срочно заручиться письмом из Верховного суда Узбекистана, где будет изложена просьба передать уголовное дело гражданина Арипова А. А. на рассмотрение по месту совершения преступления в связи с изменившейся политической ситуацией в бывшем СССР. Письмо это следовало поддержать и ходатайством из Верховного Совета республики, и несколькими личными просьбами бывших депутатов Верховного Совета страны от Узбекистана, как обычно принято в демократических государствах.
Когда Сенатор на всякий случай переспросил, не нужно ли еще чего, адвокаты переглянулись и один, наиболее шустрый, специалист по защите особо богатых и влиятельных чинов, улыбаясь, сказал:
– Ну, если к этим бумагам присовокупить несколько тысяч «зелененьких», я думаю, хан Акмаль тут же будет на свободе, мы уже расчистили пролом… – Видимо, они знали, что Сабир-бобо отвалил и доллары за освобождение своего ученика.
С тем гости и улетели. С письмом из Верховного суда проблем не возникло никаких, там работал Миршаб, были и депутаты, готовые подписать бумаги в защиту хана Акмаля; могла возникнуть лишь заминка с ходатайством из Верховного Совета нового созыва. Когда Сенатор посоветовался с Миршабом, к кому можно обратиться в Верховном Совете за помощью, тот неожиданно предложил не рисковать. И они вспомнили свой старый и испытанный прием – подлог, которым часто пользовались на районном уровне, будучи прокурорами. На ксероксе отсняли бланк Верховного Совета с новой символикой, а текст придумали и отпечатали сами, в этом деле они считали себя асами.
Бумаги, как обещал Сенатор московским адвокатам, он собрал за три дня и стал собираться в дорогу. События нынче происходили с калейдоскопической быстротой, случись еще один переворот, никакие ходатайства, не говоря уже о подложных, хану Акмалю не помогут, и Сухроб Ахмедович знал это, оттого и спешил. Но прежде чем уехать в Москву, Сенатор хотел уяснить для себя отношения Японца с прокурором Камаловым. Если такая связь существует и если они на какой-то почве нашли общий язык, то он там же, в белокаменной, или по пути в самолете постарается выставить Шубарина в дурном свете перед ханом Акмалем, сразу настроить его против. На свободе хозяин Аксая будет представлять силу, Сухроб Ахмедович видел это, отчасти потому и спешил лично встретить у ворот «Матросской тишины» опального Арипова. Но Газанфар, от которого он требовал каких-то подтверждений этой связи, никак не мог нащупать что-то существенное, впрочем, даже не существенное, а хотя бы ниточку, чтобы потянуть не внимательно, взять под микроскоп, но и она не давалась в руки. И вариант, – вбить сходу клин между ханом Акмалем и Шубариным – он временно отбросил. Во-первых, их связывали давние отношения, во-вторых, аксайский Крез всегда высоко ценил Японца, знал его силу, а главное, он попросил бы ясных и четких доказательств, которых, увы, пока не было. Да и опережать события не следовало, он часто повторял русскую поговорку: поспешишь – людей насмешишь.