Тут Сенатор неожиданно для Шубарина резко поднялся и, подчеркивая каждое слово, пытаясь не сорваться в крик, сказал:
– Я не знаю, кто и почему хочет нас рассорить и сочинил для вас эти небылицы. Я думаю, время нас рассудит и все станет на места. И разве можно верить таким людям, как Тулкун Назирович, за доллары, что ему могли понадобиться для поездки в Турцию, он мог что угодно наговорить, и не только обо мне!
Закончив свой резкий монолог, Сухроб Ахмедович стремительно пошел к двери. Шубарин, не ожидавший поспешного бегства, а главное, такой неопределенной концовки, весьма удобной для Сенатора, остановил его окриком, уже в тамбуре.
– Как бы вы ни расценивали нашу встречу, я даю вам срок – ровно десять дней, и то из-за поездки в Москву, чтобы вы вернули мне, в присутствии Миршаба, все копии с моих документов. В противном случае я вынужден буду поставить в известность всех тех людей, на кого у вас оказался материал, что они есть у вас и как они к вам попали. Ничего другого предложить не могу. До свидания!
Как только Сенатор покинул кабинет, Артур Александрович вызвал секретаршу и попросил свежий чай, отчего-то мучила жажда, а сам, подойдя к окну, выходящему на площадь перед входом, распахнул створки, и сразу шум города ворвался на четвертый этаж. Неподалеку от банка находился авиатехникум, старейшее учебное заведение Ташкента, и стайки молодых девушек в ярких национальных платьях шли то туда, то оттуда, словно приливная и отливная волна одновременно. «Отчего вдруг местные девушки потянулись к авиации?» – появилась и тут же пропала мысль. Он еще весь был в недавнем разговоре и автоматически продолжал рассуждать – что же следует из поспешного бегства Сенатора? Выходило, что Сухроб Ахмедович своим отрицанием сам подсказал решение проблемы. Если Сенатор по возвращении из Москвы не вернет документы, то он действительно поставит в известность людей, чьи тайны оказались в руках у Акрамходжаева. В первую очередь он скажет, конечно, тем, кто а ныне у власти, и. можно быть уверенным, что они больше никогда не дадут Сухробу Ахмедовичу подняться – на Востоке такие трюки не прощают, особенно слабым, сегодня Сенатор был не на коне. Ведь даже Тулкун Назирович, обмолвившийся неделю назад, что Сенатору вряд ли подняться, по большому счету, из-за Камалова, не знал, что у того имеется еще достаточно компромата на него самого, вороватый братец Уткур лишь эпизод, и шантаж из-за вакантного места в ЦК партии в свое время – не последнее, что может выкинуть тщеславный Сенатор. Ух взовьется Тулкун Назирович, когда узнает, как коварно обставил Сенатор всех.
Человека, сидящего на пороховой бочке с горящим фитилем, стоило ликвидировать, не дожидаясь взрыва. Чтобы снова вернуться к власти, Сенатор никого не пожалеет. И если Сухроб Ахмедович не покается и не вернет документы, заинтересованные лица могут ловко отдать его в руки Камалова, на Востоке любят расправляться с врагами чужими силами, найдут для этого подходящий повод – так рассуждал Шубарин, не обращая внимания ни на журчащий внизу фонтан, ни на подъезжавшие к банку и отъезжавшие роскошные иномарки. Вернет, не вернет документы – ясно, что Сенатор оказался человеком ненадежным, и вряд ли с ним стоит иметь дело в будущем, большой бизнес все-таки стоит на порядочности. И тут неожиданно, у распахнутого окна, ему пришло и решение по «Лидо». Рвать так рвать сразу, по всему фронту, не жалея о выгодах от доходного ресторана, продолжал рассуждать Шубарин. Как-то неловко было быть вместе с «сиамскими близнецами» совладельцем курочки, несущей золотые яйца, и вместе с тем желать отмежеваться от них окончательно и навсегда. Какие бы доходы ни приносил «Лидо», принципы для него были всегда важнее, да и деньги никогда не заслоняли жизнь, к тому же с открытием банка они увеличивались в геометрической прогрессии. Желающих купить его пай сколько угодно, нынче и официальные миллиардеры в Ташкенте появились, но опять же он свою долю не всякому уступит. Он мог предложить пай Коста, если тот захотел бы заняться делом, но ресторан Джиоева не привлекал, по его понятиям, «барыга» – не столь высокое положение для настоящего мужчины, а ведь для многих это нынче венец мечтаний. Скорее всего он уступит свой пай, между прочим самый крупный, Наргиз и Икраму Махмудовичу, они многое сделали для «Лидо» и вряд ли забудут его щедрый жест, понимают, что это такое – уступить ни с того ни с сего контрольный пай в доходах лучшего ресторана столицы.
Неожиданное решение расстаться с «Лидо» подняло настроение Артуру Александровичу, и он с удовольствием откликнулся на приглашение к чаю, сделанное секретаршей, и мысли о Сенаторе, так долго преследовавшие его, улетучились мгновенно. Бывали у него такие минуты, когда он так легко мог поставить точку в долгих рассуждениях и переключиться сразу на другое, тоже мучавшее его. За чаем он вдруг подумал – почему он так легко и даже радостно расстается и с «Лидо», и с Сенатором, и с Миршабом? Он ощущал какую-то приподнятость в душе, но сразу не понял отчего, отгадка пришла чуть позже, случайно, когда минут через десять зазвонил телефон и ему пришлось вернуться за рабочий стол.
Разговаривая по телефону, он придвинул к себе настольный календарь, где среда первой недели следующего месяца была обведена жирным красным фломастером. Положив трубку, Артур Александрович попытался вспомнить, что означает эта дата, и вдруг понял, отчего такая приподнятость в настроении впервые за эту неделю, да и вообще после возвращения из Мюнхена. Дата, обведенная фломастером, означала дань, когда он должен быть в Милане, где встретится со своим бывшим патроном Анваром Абидовичем Тилляходжаевым, и тот, являющийся посредником, сведет его с людьми, распоряжающимися тайными валютными счетами партии. Но радовала не поездка в солнечную Италию, где он бывал и куда собирался захватить жену, чтобы доставить ей приятное, а заодно и размагнитить внимание ожидающих его наверняка людей из спецслужб, которые пристально будут изучать его вблизи, ведь дело они затеяли не только грандиозное, беспрецедентное, но и противозаконное. Присутствие рядом жены избавит его от необходимости быть в их компании постоянно, можно всегда сослаться на супругу, тем более она в Италии впервые.
Радость Шубарина крылась не в банке, о котором он мечтал всю жизнь, и не в том, что дела пошли сразу на лад, он на это и рассчитывал, банки, впрочем, сегодня открывал не он один. Желание вернуть стране и народу украденные у него деньги, возникшее еще в Германии, неожиданно, само собой, переросло в главное дело его жизни, так случилось, что вроде и банк он создал только для этого. Все, что он сумел сделать в своей жизни, достичь до сих пор, включая и банк, не шло ни в какое сравнение с тем, что он хотел свершить сейчас, – вернуть Отечеству, народу, державе кровные деньги. Это был поступок мужчины, гражданина. Решение, зревшее в нем день ото дня, грело его душу, русскую душу, радовало. Что-то давно заложенное в прадеда, деда, отца проснулось в нем с новой силой – в их семье музейные слова «служить Отечеству» не были пустым звуком. Все Шубарины, а род он знал свой до седьмого колена, верой и правдой служили Отечеству, России, а позже и новой родине – Узбекистану. В Андижане до сих пор работает масложиркомбинат, построенный в конце прошлого века его дедом, а паровозоремонтные мастерские и вагонное депо на станции Горчакове вблизи Ферганы тоже отстроены Шубариными и до сих пор служат верно людям нового, суверенного Узбекистана, там в цехах сохранились еще станки Сормовского завода, установленные дедом сто лет назад, строили на века, навечно.
Вот отчего легко расставался он и с «Лидо», и с Миршабом, и с Сенатором, освобождаясь от мышиной возни ради главного поступка в своей жизни, и оттого светлела душа, радовалась. Конечно, он осознавал степень риска, связанного с предстоящей операцией, но не боялся, ибо шел на это не ради корысти, а ради Отечества, ради справедливости. Сегодня Артур Александрович ощущал свою кровную связь с историей, понимал, что настал и его час послужить народу, и оттого не ведал страха, ощущал подъем сил.
Дата, обведенная красным фломастером в календаре, приближалась стремительно, вот-вот должны были поступить официальные приглашения и выездные визы в Италию, и надо было заняться билетами и заграничным паспортом для жены. Но прежде следовало заручаться поддержкой Хуршида Камалова, теперь-то он знал, что маятник его интересов, да и человеческих симпатий, резко качнулся в сторону генерального прокурора. Откладывать встречу уже не имело смысла: Талиба нет в Ташкенте, с «сиамскими близнецами» все ясно. Вдруг Камалов отбудет куда-нибудь в командировку, надо было спешить… Шубарин потянулся к телефону, но в самый последний момент положил трубку. Он вспомнил, как, уходя из этого кабинета, Камалов сказал: «Если вы захотите вдруг со мной встретиться, шофера моего зовут Нортухта, он мой доверенный человек, он организует свидание хоть днем, хоть ночью, можете ему доверять. Запомните, парня зовут Нортухта…».