Потому что она была проклята, как призрак в доме перед сносом. Призрак, которому больше негде скитаться, ему осталось лишь пустое пространство, лишенное людей. Тень, наблюдающая за всем откуда-то из иного места, наполовину в этом мире, наполовину в другом, прислушивающаяся к ясным чистым голосам, но никогда не подающая своего. Она боролась упорнее остальных. Она осталась, когда другие ушли.
Внезапно нахлынуло сожаление – и вместе с ним его верный спутник, безнадежность. Она достаточно долго жила с последствиями того, что натворила до того, как у нее появились мозги и опыт. Ей уже стало скучно. Неважно, сколько раз она возвращалась в прошлое, вспоминала детали и строила предположения, – все оставалось неизменным, и она оказывалась в той же точке, где стояла сейчас в одиночестве. Она прикинула, что почти готова на этот раз. Сглотнула, вытащила из сумочки холодный, тяжелый револьвер тридцать восьмого калибра. Подумать только, когда-то она считала, что ей повезло.
За последние пять месяцев это был уже третий дом. Каждый она снимала под чужим именем, и каждый раз теряла залог из-за тех знаков, которые старые друзья оставляли на стенах. Три дня назад она спустилась из спальни в холодный коридор, когда в доме вдруг отключился свет. Из подвала в холл просочились запахи тухлой воды и пепла, залитого шедшим всю ночь дождем. Провода в блоке предохранителей были будто обкусаны, а стена за ними заляпана непонятным подсохшим веществом. Она закрасила пятна черной краской – закрыв глаза и рыдая, била кистью по стене.
Они начали слишком часто оставлять что-то за собой. Показывали, что возобновление знакомства неминуемо. Вчера, не успев написать длинное письмо сыну в Торонто – она писала так, как будто это было последнее послание в ее жизни, – она обнаружила на кухонном полу маленький почерневший башмачок. Совсем крохотный, как будто детский. Твердый, как дерево, сшитый, как мокасины, из оленьей кожи, и старый. Такой старый.
Упавший с ноги, о которой она надеялась больше никогда не думать. Когда женщина прихватила башмачок листовкой пиццерии, чтобы выбросить, с него сорвался ком сажи.
А вот и мы, девочка.
Бум-бум-бум-бум. Прямо сейчас, минимум в одной из комнат наверху. Может быть, в ее спальне. Женщина вспомнила вечеринку над номером в мотеле, который она однажды сняла в Лос-Анджелесе, очень давно, когда только начала свое бегство. Тяжелый топот за тонким потолком, внезапные крики и взрывы смеха, которые напоминали, как она далека от жизни, одновременно не давая заснуть. Но здесь, в этом доме, ее последнем пристанище, не проходило вечеринок, на которые ей хотелось бы сходить.
Они точно были в ее комнате. Шаги, приглушенные постельным бельем, перешли в треск, как будто кто-то тряс кровать. Из тумбочки выкинули все содержимое.
Женщина отлепила пересохший язык от нёба, сглотнула. Ударила кулаком по стене, чтобы голова перестала кружиться. А потом повернулась и закрыла входную дверь. Заперлась внутри. С ними.
Еще один незваный гость пытался подняться с кухонного пола. Она слышала его за закрытой дверью в конце коридора. Тот же звук мучил ее в последних двух съемных квартирах, из-за него она сбежала оттуда прямо посреди ночи. От этого шума она всегда вспоминала детеныша антилопы, виденного один раз по телевизору, – искусанный крокодилом, тот все еще пытался вырваться из воды.
Думая, придут ли за ней на четырех ногах или на двух, она подняла пистолет и подошла к лестнице. Правую руку поддерживала левой, как учили на стрелковом полигоне, – только дуло было направлено вверх. Готова.
Женщина попыталась успокоиться. Позволила себе вспомнить сына – в ту ночь, когда несла его через холодную пустыню, прижав к груди. Это было очень давно, но она помнила его сопение, его тепло, маленькую ручку, вцепившуюся в ее черные волосы, как будто это было вчера. Тогда они спадали до пояса и покрывали ребенка, как водопад. Мальчик всегда знал, кто его мать. Они делали все, чтобы он забыл, но сын знал. И она его вытащила.
Она улыбнулась сквозь слезы. Вдохнула.
– Выходи, сволочь, – заорала она на то, что медленно, подергиваясь, выползало на верхнюю площадку.
Мрак окутывал ступени; старые друзья принесли его с собой из темного места, где-то между «здесь» и «не здесь».
И под защитным пологом тьмы существо послушалось ее призыва и пошло к ней на четырех ногах, задрав лицо вверх.