Как живо помнит он это, как вишня, раскрасневшееся прекрасное лицо, эти полузакрытые длинными ресницами жгучие глаза, с блестящей на них радостной слезой, и эти коралловые губки, прошептавшие ему отрадные, теперь ставшие роковыми слова о своем материнстве.
Он помнит, как сильно забилось тогда его сердце, как нежно прижал он к своей груди трепещущую, сконфуженную признанием жену.
Мелькают в его памяти незабвенные дни ожидания этого самого существа, спящего сном невинности в колыбели, которому суждено было своею жизнью отнять жизнь матери, разговоры, мечты, и снова чуть было слова упрека судьбе не сорвались с языка Горбачева, и чуть не окинул он взглядом ненависти и вражды это маленькое, красненькое, сморщенное существо, причинившее ему такое великое горе.
Но взгляд упал на колыбель и как бы чудом изменился, — это был взгляд отца.
Что-то теплое и сладостное зашевелилось в душе Афанасия Афанасьевича, и он в тихой горячей молитве опустился перед божницей.
В ней и в проснувшемся отцовском чувстве нашел он силу перенести страшную утрату.
Укор небесам замер на его устах и заменился словами полной покорности Провидению.
С пышностью, соответствующей любви и богатству мужа, совершены были похороны так безвременно покинувшей этот мир юдоли и слез жены.
На кладбище одного из богатых монастырей новгородских до сих пор есть близ церкви вросшая уже в землю и покрытая мхом каменная плита, с надписью о почивающей под ней возлюбленной жене новгородского купца Елене Афанасьевне Горбачевой. Надпись еще уцелела, но находившийся над ней текст из Священного Писания стерла всесокрушающая рука времени.
В несколько дней после смерти жены Горбачев так страшно изменился, что знакомые с трудом узнавали его. Из бодрого, крепкого мужчины он обратился вдруг в какого-то расслабленного старика, с помутившимся взглядом и поседевшими волосами.
В течение нескольких месяцев он почти не занимался делами и ни с кем не разговаривал.
Но время взяло свое. Острая боль пораженного сердца притупилась.
Первая улыбка трехмесячной Аленушки, — девочку окрестили в честь матери Еленой, — вызвала улыбку и на исхудалое лицо несчастного Афанасия Афанасьевича.
С этого дня он заметно оживился и стал поправляться физически; сознательность ребенка породила гордое сознание отца, что он не одинок, что у него есть для кого жить, для кого трудиться.
Время шло, Аленушка подрастала на руках у Агафьи Тихоновой.
Добрая женщина, горько оплакивавшая свою первую питомицу Аленушку, перенесла, подобно отцу, всю свою горячую, почти материнскую любовь к умершей матери на полуосиротевшую дочь. Она берегла ее пуще глазу и, казалось, жила и дышала только ею.
И для Горбачева настали сравнительно красные дни. Первый лепет ребенка чудной гармонией врывался в его душу и как бы лил в его тело живительный бальзам. Первые слабые шаги дочери укрепили, казалось, совершенно силы отца для дальнейшего жизненного пути.
Таков неисповедимый закон природы, такова благая воля Господня, дающая маленьким, слабым существам великую силу врачевать скорбные раны взрослых и сильных.
Аленушке шел уже седьмой год, когда отец первый раз повел ее на могилу матери.
До тех пор она ходила туда с Агафьей, которая скорее голосом сердца, нежели языка, сумела внушить ребенку любовь к покойной матери и благоговение перед ее памятью.
Афанасий Афанасьевич еженедельно посещал могилу своей жены, любил быть там в полном одиночестве; даже присутствие дочери, казалось ему, нарушило бы ту душевную гармонию молитвы об упокоении души дорогой для него женщины в селениях праведных.
Он и не догадывался, что под влиянием Агафьи Тихоновой в сердце его дочери уже давно и глубоко укрепилось чувство любви к покойной и что он на могиле последней может смешать свои земные слезы мужа с чистыми слезами любящей дочери.
В одно из воскресений, после обедни в том самом монастыре, где была похоронена Елена Афанасьевна и куда неукоснительно ездил Афанасий Афанасьевич и Агафья с Аленушкой, последняя, видя, что отец направляется из церкви не к ожидавшему их за оградой экипажу, куда ведет ее няня, вдруг стремительно схватила его за рукав и тоном мольбы сказала:
— К маме!
Горбачев остановился в недоумении.
— К маме… ты хочешь к маме?.. — переспросил он дрожащим от внутреннего волнения голосом.
— Хочу к маме… — прошептала девочка.