— Нет дыма без огня, — задумчиво заметил Афанасий Афанасьевич.
— Чего огня, я разве говорю, что огня нет… Есть… Царь казнит бояр-своевольников… и ништо… так им и надо. Слышь, выше царя стать захотели, ему, батюшке, указывать начали… раздор да разлад по земле сеять вздумали, с врагами, басурманами занижались, так ништо, говорю, им, окаянным… А купечеству и народу люб его грозный царь… Знает он, родимый, что только кликни он клич, своеручно посечем его супротивников, бояр-крамольников… и посечем не хуже опричников, не хуже Малюты Скуратова, — горячо возразил младший брат.
— Известно посечем… Это ты доподлинно, — согласился старший.
— Так с чего же нам его, государя нашего державного, бояться?..
— Вестимо нечего.
— А к солнцу ближе — теплее!.. Он наше солнышко.
Афанасий Афанасьевич не нашелся что возразить брату.
Отъезд последнего был решен и состоялся.
Расставание семей было трогательно, но сильнее всех рыдала Аленушка на груди своей двоюродной сестры и задушевной единственной подруги Насти.
Это было первое жизненное горе молодой девушки.
Беседы с отцом по вечерам, чтение священных книг да молитва стали задушевной отрадой вновь осиротевшей девушки.
Ей шел уже восемнадцатый год. Она, что называется, была в самой поре, но сердце ее билось ровно при виде добрых молодцов, хотя ее жгучие, черные глаза ясно говорили, что рано или поздно в этом сердце вспыхнет страсть неугасимым огнем.
Красивая, статная, вся в свою покойную мать, она заставляла биться желанием не одно сердце среди новгородских молодцов.
Женихам только бы кликнуть клич, слетелись бы как мухи на мед, но отец не неволил боготворимую им дочку; даже при мысли о ее замужестве какое-то горькое чувство отцовской ревности закипало в его сердце.
Со дня отъезда брата прошло с полгода. От него получилась грамота. В ней он в радужных красках описывал свое житье-бытье на новом месте. Торговля, по его словам, шла очень ходко, к дочерям женихи наклевываются от тамошнего купечества, словом, Федосей Афанасьевич был доволен. Далее он описывал построенный им дом, отписывал о своем и о здоровье своих домашних. «Настасья все скучает и убивается по Аленушке; говорит, хоть бы одним глазком поглядеть на родненькую, так не отпустишь ли, любезный брат, погостить ее к нам, сбережем пуще родной дочери», — говорилось между прочим в присланной грамоте.
Афанасий Афанасьевич прочел письмо Аленушке.
При чтении того места, где говорилось о Насте, он взглянул на дочь.
На ее глазах блестели слезы.
— Аль отпустить на месяц, другой… поскучать мне, старику, — уронил как бы про себя Горбачев, окончив чтение.
Огнем вспыхнуло лицо Аленушки, и умоляющий взгляд ее прекрасных глаз говорил красноречивее всяких слов о ее желании.
Отец сдался на эту немую просьбу.
Сборы были не долги. Аленушка с Агафьей и с провожатыми из рабочих Горбачева уехали в Александровскую слободу.
Посещение слободы оказалось роковым для молодой девушки.
Там ей было суждено встретиться с Семеном Ивановичем Карасевым, сумевшим заронить в сердце красавицы ту искру неведомого ей доселе чувства, от которого это сердце загорелось неугасимым пламенем любви.
VI
В Александровской слободе
Александровская слобода отстояла от Москвы в восемнадцати и от Троицкой лавры в двадцати верстах.
Эта тогдашняя столица грозного царя была окружена со всех сторон заставами с воинской стражей, состоявшей из рядовых опричников, а самый внешний вид жилища Иоанна, с окружавшими его постройками, по дошедшим до нас показаниям очевидцев, был великолепен, особенно при солнечном освещении.
Мы можем описывать это место кровавых исторических драм только по оставшимся описаниям современников, так как в наши дни от Александровской слободы не осталось и следа. По народному преданию, в одну суровую зиму над ней взошла черная туча, спустилась над самым дворцом и разразилась громовым ударом, от которого загорелись терема, а за ними и вся слобода сделалась жертвою всепожирающего пламени.
Поднявшийся через несколько дней сильный ветер разнес по сторонам даже пепел, оставшийся от сгоревших дотла построек.
Опишем, хотя вкратце, со слов этих современников, это, к сожалению, до нас не сохранившееся чудо зодчества того времени.
Дворец, или «монастырь», как именуют его летописцы, был огромным зданием причудливой архитектуры; ни одно окно, ни одна колонна не походили друг на друга ни формой, ни узором, ни цветом. Великое множество теремов и башенок с разнообразными главами венчали здание, пестревшее в глазах всеми цветами радуги.