— Ведь я же и говорю, как можно… за опричника… — торопливо заметила Аленушка.
— Не то, а сын-то он… Малюты…
— Малюты!..
Елена Афанасьевна вздрогнула и даже отшатнулась от своей двоюродной сестры.
— Да, Малюты; не в отца пошел, такой тихий, хороший да ласковый, все говорят это, и тятенька, только в семью-то Малютину кто волей пойдет… кто возьмет себе такого свекра… — заметила не по летам рассудительная девушка.
— И ты с ним видаешься?
— Заходит к тятеньке, так кланяемся… но не часто, на улице иной раз встретишься…
— И только? — порывисто спросила взволнованная признанием подруги Елена Афанасьевна.
Хладнокровная Настасья Федосеевна только удивленно посмотрела на нее.
— А с тем… с другим-то… не знакома? — вся зардевшись от смущения, с трудом спросила Аленушка.
— Нет… того так только мельком несколько раз видала… А что, аль тебе вдругорядь повидать захотелось?.. — с улыбкой спросила Настя.
— Что же, не потаю от тебя, хотела бы, да и не только видеть, а и словцом с ним перекинуться; я не в тебя… коли любовь это, так чую я, что первая и последняя… не забыть мне его, добра молодца, сердце как пташка к нему из груди рвется, полетела бы я и сама за ним за тридесять земель, помани он меня только пальчиком… Слыхала я про любовь, да не ведала, что такой грозой на людей она надвигается…
— Что с тобой?.. — испуганно залепетала Настя, увидав, что глаза ее двоюродной сестры мечут молнии, а щеки горят красным полымем. — И впрямь, кажись, сглазил он тебя, оттого и говоришь ты речи странные…
— Нет, не сглазил, поняла я теперь, ты же мне глаза открыла, люблю я его, люблю, хоть, может, никогда и не увижу его, добра молодца…
Елена Афанасьевна замолкла и низко-низко опустила на грудь свое горевшее лицо.
— Ишь ты какая!.. Недаром в тебе цыганская кровь!.. — полушутя-полусерьезно заметила Настасья Федосеевна.
На этом разговор подруг окончился.
Он не успокоил Елену Афанасьевну, почему она на другой день и за обедом была задумчива и рассеяна.
Трапеза оканчивалась, ели уже клюквенный кисель с молоком, когда дверь отворилась и в горницу вошли два опричника.
— Максиму Григорьевичу… милости просим, — встал с места Федосей Афанасьевич, обтирая ручником бороду, и обратился к первому из вошедших.
За Максимом, немного позади, стоял Семен Иванович.
— Хлеб да соль… — произнес Скуратов, делая всем поясной поклон и успев окинуть восторженным взглядом Настасью Федосеевну.
— Не побрезгуйте! — отвечала хозяйка, Наталья Кузьминична, высокая, полная, дородная женщина, совершенно под пару своему мужу, Федосею Афанасьевичу.
Глаза Семена Ивановича тоже на мгновение встретились с глазами Аленушки, и этот взгляд решил все, она поняла без слов, что они любят друг друга.
Девушки тотчас вышли из-за стола и пошли в свои светлицы, а в горнице остались, кроме гостей, лишь старик Горбачев с сыновьями да Наталья Кузьминична, на обязанности которой лежало угостить гостей почетными кубками.
— Вот уже ты и свиделась… подлинно, что суженого конем, говорят, не объедешь, — шепнула Настя Аленушке, выходя из горницы.
— Не обессудь, Федосей Афанасьевич, — начал снова Максим Григорьевич, — я к тебе пожаловал с приятелем, друг мой закадычный и единственный… Наслышался он от меня о тебе, о доме твоем гостеприимном… захотел знакомство с тобою повести. Такой же он точно по мыслям, как и я, так коли я тебе, как ты мне не раз баял, по нраву пришелся, то и его прошу любить да жаловать…
Федосей Афанасьевич подошел сперва к Скуратову, обнял и троекратно облобызал, а затем обнял и поцеловал Семена Ивановича.
— Милости просим к столу, гости дорогие! Жена, наливай полней вина искрометного.
Гости сели за стол.
Хозяйка, поднеся кубки с поясными поклонами, вышла из горницы, оставив мужчин вести беседу.
Беседа это затянулась надолго.
Семен Иванович не принимал, впрочем, в ней большого участия. Ему было не до того. Он чувствовал, что его бросало то в холод, то в жар от только что пережитого им взаимного взгляда; он ощущал, как трепетало в груди его сердце, и с сладостным страхом понимал, что это сердце более не принадлежит ему.
В сумерках только выбрались друзья из гостеприимного дома Горбачева.
— Ну, что, какова моя-то зазнобушка?.. — спросил Максим Григорьевич.
— Ничего, краля видная, только перед приезжей не выстоит…