— Изволь-ка ты, почтенный, влезть по лесенке к иконе Богородицы, к Знамению, — обратился к выборному Малюта.
Тот повиновался.
Остановясь наравне с иконой, он вопросительно посмотрел на Малюту.
— Заложи руку под ризу, где отогнуто, и поищи: нет ли между иконою и ризою чего ни на есть, а буде ущупаешь, вынь и давай сюда.
Слова эти прозвучали в никем не нарушаемой тишине. Казалось, никто не смел дохнуть в напряженном ожидании. Взоры всех были устремлены на икону и на выборного.
Последний запустил руку за ризу и вынул оттуда бумажный столбец. Это было дело одного мгновения.
Степенно, со столбцом в руке сошел он с лесенки и, подошедши к Малюте, подал его ему.
Григорий Лукьянович развернул столбец до начала и, возвратив доставшему, велел читать вслух, громко и не борзяся.
Удивление слушателей росло с каждым новым словом никому неведомых условий, заключенных будто бы с королем польским Жигимонтом о предании ему Великого Новгорода и о призвании на княжество под его королевской рукой князя Владимира Андреевича.
— Совсем это неподобное дело… — прошептал про себя Афанасий Афанасьевич и бросил свиток.
— Читай! — крикнул с яростью в голосе Малюта. — Не кончил еще… не все…
Горбачев стал читать снова. Начался длинный перечень рукоприкладств. При произнесении своего имени каждый из присутствовавших невольно вздрагивал.
— Слышите?.. Что скажете? — зарычал Малюта, когда чтец кончил.
В церкви все безмолвствовало.
— Посмотрите поближе подписи, похожи ли на ваши? — спросил Григорий Лукьянович.
— Я не писал, а подпись свою по сходству отрицать не могу и не смею… — отозвался первый Горбачев.
То же сказали и остальные.
— Воровски это сделано, милостивец, воровски! — Объяснили все хором.
— Воровски?.. — повторил Малюта. — Стало, подлог заподозреваете?.. Изрядно… Представим государю, что здесь было… и воровство укажем… несомненное, да получим приказ, что дальше делать. Перед вами все было, мы тут ни при чем…
Малюта направился вон из собора, унося с собою найденный столбец.
Вечером в этот же день он увез с собою связанного софийского ключаря, ничего не могшего ответить на вопрос, как очутился за иконой столбец.
Наступила для новгородцев пора томительного ожидания, чем разрешится вопрос о найденном какими-то неисповедимыми судьбами попавшем за соборную икону приговоре, доказательство огульной измены целого города.
Никому и не приходило в голову, что это дело рук любимца царя Малюты Скуратова и его клеврета, бродяги Петра Волынца.
Со дня на день паника ожидания возрастала. Из Александровской слободы стали между тем доходить далеко не утешительные вести. Пришло известие о смерти князя Владимира Андреевича и его супруги, княгини Евдокии, родом княжны Одоевской.
Готовящаяся гроза стала несомненна.
Наконец 2 января передовая многочисленная дружина государева вошла в Новгород, окружив его со всех сторон крепкими заставами, дабы ни один человек не мог спастись бегством. Опечатали церкви, монастыри в городе и окрестностях, связали иноков и священников, взыскали с каждого из них по двадцать рублей, а кто не мог заплатить сей пени, того ставили на правеж: всенародно били, секли с утра до вечера. Опечатали и дворы всех граждан богатых; купцов, приказных людей оковали цепями, жен и детей стерегли в домах.
Царствовала тишина ужасная.
Никто не знал ни вины, ни предлога сей опалы.
Ждали прибытия государева.
Ужас горожан, увеличивавшийся с каждым новым распоряжением, предвещавшим незаслуженную, а потому и неведомую грозу, достиг полного развития со вступлением в слободы еще тысячи опричников, когда царь остановился на Городище.
Чуть брезжился дневной свет в праздник Богоявления, когда владыка Пимен со всем духовенством пошел крестным ходом навстречу самодержцу при звоне всех колоколов в городе.
На Волховском мосту приблизившийся к государю владыка остановился служить соборне молебен о благополучном государевом прибытии. Чинно совершено было богослужение. Смиренно подступил владыка со святым крестом к Иоанну, как вдруг, отстраняя от себя крест, царь грозно крикнул архиепископу:
— Злочестивец, в руке твоей не крест животворящий, а оружие убийственное, которое ты хочешь вонзить нам в сердце. Знаю умысел твой и всех гнусных новгородцев; знаю, что вы готовитесь предаться Сигизмунду-Августу. Отселе ты уже не пастырь, а враг церкви и святой Софии, хищный волк, губитель, ненавистник венца Мономахова. Иди в храм Святой Софии!