И так тянулось день за днем и год за годом. По словам дервишей-хабаргиров, в Алипдже было столько же землекопов, сколько воинов. Искусные мастера, проработавшие всю жизнь в нахичеванских соляных копях, они прорыли за семь лет осады лабиринт подземных ходов и так хитро соединили ими оба склона горы, что совершенно невозможно было определить, откуда могут появиться защитники крепости и куда вновь исчезнут, ибо скалы тут обладали способностью раздвигаться, впуская в подземелье воина, и тотчас наглухо задвигаться. Поэтому в ночных сражениях гибли преимущественно тимуриды, и с наступлением, утра трупы их чернели на выжженной солнцем земле, а брошенные шлемы и оружие зловеще поблескивали на солнце. И этому не видно конца.
Несчастная, роковым образом затянувшаяся осада превратила некогда победоносного военачальника, эмира Гыймаза а затравленного, замученного своим бессилием неудачника; лицо его, пышущее когда-то переизбытком крови, было сейчас цвета желчи. И вот эта-то беспомощность, которую он так остро ощущал, и сковала его движения, не дав ему сделать шаг и поддержать пошатнувшегося повелителя.
Тимур, опершись о плечо одного из конюхов, обрел наконец равновесие и, поддавшись вперед левым плечом, пошел волоча правую ногу, по утоптанной дороге к шатру, который уже поставили ему на пологом склоне. По обе стороны дороги недвижно, как надгробные камни, встали тысячники-за спинами их были могилы погибших воинов. И как ни низко склонились они в поклоне перед повелителем, у них, как и у эмира Гыймаза, давно уже зрели недовольство и обида. Не зря же и были похоронены по обе стороны дороги павшие воины, а для того чтобы властелин, никогда прежде не бывавший под стенами Алинджи, увидел и ужаснулся жертвам, каких стоила семилетняя осада, и, может быть, нашел бы способ взять ее наконец, а если пет, то освободил бы своего верного соратника эмира Гыймаза с его войском, заменив их повой осадной армией.
Кто дал приказ хоронить воинов в могилах на территории стана, вместо того чтобы, как обычно, заваливать ими рвы и засыпать всех вместе землей? Кто повелел тысячникам встречать властелина на кладбище, усеянном могилами, его бойцов? Конечно же, никто. Это произошло стихийно, само собой. Как бы почтительно ни стояли эти люди, в них была толика бессильной обиды эмира Гыймаза и отчаяния Мираншаха, в одних больше, в других меньше, но во всех.
Обычно, когда в армию приходило известие о скором прибытии властелина, военачальники, выстроив войска, проверяли их, начиная от оружия и обмундирования и кончая кожаным мешочком на поясе, в котором хранилась иголка с ниткой. Здесь сейчас все шло навыворот. Военачальники не только не посчитали нужным вывести и построить войска для встречи, а держались так, как если бы единственной их целью было продемонстрировать эмиру результаты долголетней осады.
По эмир Тимур не посмотрел ни на могилы, ни на военачальников',, живыми надгробиями вставшими у их изголовий. Выставив свою рыжую с красноватым отливом бороду и широко раскрыв светлые, без блеска, немигающие глаза над орлиным носом, он, тяжело ступая, шел к своему шатру. Сильная хромота и осторожная, чтобы не оступиться, поступь не умаляли внушающего ужас величия. Особенный страх вызывали его глаза с их неподвижным, напряженным взглядом; казалось, они видят даже то, на что не смотрит, видят недовольство и обиду своих подданных и не прощают. И никому не приходило в голову, что повелитель сейчас всецело был сосредоточен на усилии не выдать нестерпимой боли в ноге и во всех суставах. Также одиноко, как ехал в ущелье, он одолел подъем без посторонней помощи и вошел в свой шатер. Слуги, завидев его, пали ниц. Едва он вошел в шатер, как военачальники и сеиды спустились вниз, и у шатра остались телохранители - багадуры из рода джагатаев.
Сгустились сумерки, наступила ночь, но властелин не звал к себе ни сеидов, ни военачальников, ожидавших у подножия холма.
Туман и дым от костров окутали спящий лагерь. Не спали только десятники, они ждали распоряжений сотников, которые в свою очередь ждали их от тысячников, а те - от темников.
Сегодня воинов осадной армии вместе с месячной получкой пожаловали еще и наградными в размере стоимости четырех коней, что составило дополнительно еще две месячные получки, и так как это шло вразрез с установлением, по которому они, проиграв сражение, не только лишались получки, но еще и штрафовались, бодрствующие десятники, собравшись по пять-десять человек вокруг костров и подбрасывая в огонь кизяк, обсуждали это событие. Сегодня они впервые за много месяцев вкусно и сытно поели, так как им выдали в изобилии пищу из личного обоза повелителя, и награда вместо наказания за позорные неудачи последних лег умиляла воинов и внушала им надежду, что теперь-то, с помощью своего щедрого и милосердного повелителя, они одержат долгожданную победу, ибо всюду, куда ступала нога их господина, было торжество победы. В подтверждение этой бесспорной мысли они вспоминали взятие Исфагана и других городов и крепостей, куда более неприступных, чем Алинджа.
В стане, широко раскинувшемся на пологих склонах невысоких гор, кроме пофыркивания стреноженных коней, тщетно пытавшихся вытянуть губами из вытоптанной земли травинку, да тихого говора десятников, не слышно было ни звука.
Молчание Белого шатра насторожило эмира Гыймаза и его темников.
После полуночи на вершине холма рядом с Белым шатром показался знакомый всем силуэт духовника повелителя шейха Береке, который от имени эмира Тимура пожелал всем покойной ночи.
И когда лагерь совершенно затих, в шатре появился свет. По мере того как разгорались светильники, шатер наполнялся изнутри светом, а снаружи становился похож на белую снежную вершину, на пике которой развевалось знамя с отчетливым изображением серебряного полумесяца. Вокруг шатра темнели неподвижные силуэты багадуров-телохранителей со щитами на боку и остроконечными пиками в руках.
Несмотря на то что повелитель никогда и ничем не выказывал своих мучительных болей, в лагере знали, что он нередко просыпается от них по ночам и не может заснуть уже до утра. И те, кто не спал в этот поздний час, подумали, когда засветился шатер, что у эмира Тимура бессонница.